Ирина Васильевна Ходкина – дочь Татьяны Александровны Жданко, сестры Ерминии Жданко, которая, как известно, пропала навсегда в арктических льдах вместе с участниками полярной экспедиции Георгия Брусилова на "Святой Анне". Жданко и Брусиловы были родственниками и, несмотря на трудную судьбу этих семей в годы войн и репрессий начала и середины ХХ века, им удалось сохранить большой семейный архив. Часть его материалов были опубликованы третьей из сестер Жданко, Ириной Александровной, в арбатском альманахе, издаваемом известным историком С.О.Шмидтом [Ирина Жданко. Семейная хроника. Арбатский архив. Историко-краеведческий альманах. Выпуск II. М.: «Наука», 2009. стр. 104-137]. Пропавшая во льдах экспедиция всегда вызывала большой интерес, ей посвящено уже множество публикаций, трактующих по-своему и сами события, и дальнейшую судьбу её участников, нередко со всевозможными домыслами. Поэтому И.В. Ходкина, подробно изучавшая архив много лет, особой задачей считала опубликовать, наконец, документы о семье Брусиловых и о самой экспедиции, чтобы достоверные сведения стали известны широкому кругу читателей. Архив, касающийся экспедиции, она передала в Музей Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге, и подготовила статью, основанную исключительно на подлинных документах и даже личном общении с членами семьи Брусиловых. Статья была напечатана в издании этого музея: [И.В. Ходкина. Неизвестные страницы истории экспедиции Г.Л. Брусилова. 1912-1914 гг. – журн. «Полярный музей», изд. Росс. госуд. музея Арктики и Антарктики, С-Пб., 2014, № 3, с. 3-58]. Ниже представлена полная версия этой публикации.

И. В. Ходкина

О полярной экспедиции Георгия Брусилова на шхуне «Святая Анна». 1912—1914 гг.

Предлагаемый рассказ основан на документах из семейных архивов. В нем говорится об экспедиции Георгия Львовича Брусилова и ее подготовке, о самом Брусилове, а также о Ерминии Жданко и некоторых других людях, сыгравших свою роль в описываемых событиях. Жданко и Брусиловы были родственниками, их связывали очень теплые отношения. Почти 40 лет они прожили вместе, в одной коммунальной квартире в Москве, на Арбате. Моя мама — Татьяна Александровна Жданко — была сводной сестрой Ерминии. В обеих семьях сохранился свой домашний архив: различные документы, письма, фотографии. Правда, все это долгое время оставалось спрятанным в сундуках — время было такое. Сейчас все документы разобраны и появилась возможность рассказать о них подробнее.

28 июля 1912 года от Николаевского моста в Петербурге отошла зверобойная шхуна «Святая Анна» под командованием лейтенанта флота Георгия Брусилова. Сын вицеадмирала Льва Алексеевича Брусилова, Георгий Львович Брусилов намеревался за полтора года пройти Северным морским путем до Владивостока, ведя попутно промысел и разведку запасов морского зверя.

До этого времени такой поход удалось осуществить только однажды. Известный шведский полярный исследователь и путешественник барон Норденшельд прошел этим маршрутом на зверобойном пароходе «Вега» в 1878—1879 годах (с одной зимовкой) и открыл таким образом Северовосточный проход из Европы в Тихий океан.

Экспедиция Брусилова была семейным предприятием — финансировать ее согласилась супруга дяди Георгия Львовича, Бориса Алексеевича Брусилова, Анна Николаевна Брусилова.

Конец июля для начала полярного путешествия — довольно поздний срок. Северные моря проходимы в очень короткий период, поэтому необходимо было торопиться, тем более, что для того чтобы начать задуманный маршрут, предстояло еще пройти Балтийское море и обогнуть Скандинавию. Но Брусилову не везло — поздно поступили деньги, затем заболел штурман, в последний момент не явились на судно помощник капитана — друг Брусилова, а также врач и ученыйгидролог. Кроме того, несколько человек из команды не захотели подписать контракт и ушли с судна. Пришлось в последнюю минуту набрать случайных людей.

Невезение не оставляло Брусилова. В самом начале дрейфа почти вся команда перенесла непонятную болезнь. Примерно через месяц все были здоровы, кроме Георгия Львовича, состояние которого оставалось настолько тяжелым, что опасались за его жизнь. Он был болен шесть или семь месяцев, причем три с половиной месяца лежал пластом, и еще больше года болезнь давала о себе знать.

Летом 1913 года, после безуспешных попыток высвободиться изо льда, стало ясно, что предстоит вторая зимовка. Между тем положение участников экспедиции становилось все серьезнее. Запасы продуктов и топлива уменьшались, полная неопределенность своей дальнейшей судьбы и вынужденное бездействие тяготили людей. Кроме того, между штурманом Альбановым и капитаном начались разногласия, которые очень скоро переросли в чрезвычайно тяжелые отношения. В этих условиях Валериан Альбанов обратился к Брусилову с просьбой разрешить ему покинуть судно. Он хотел попытаться дойти по льду до Земли Франца-Иосифа, которая находилась южнее судна, в относительной близости от него. На одном из островов архипелага Альбанов надеялся найти базу предыдущих иностранных экспедиций, отдохнуть, заправиться провизией и уже оттуда добраться до населенных мест на Шпицбергене или Новой Земле.

Это было его личное решение, но, узнав о планах штурмана, часть команды пожелала идти с ним. После некоторого размышления Брусилов согласился их отпустить, посчитав, что остающихся на судне людей будет вполне достаточно для того, чтобы справиться с необходимыми обязанностями. Кроме того, в этом случае провизии хватило бы еще на полтора года, а за это время, по его мнению, «Святая Анна» уже могла выйти на чистую воду гденибудь в районе Шпицбергена, как это случилось ранее с дрейфовавшим несколько лет судном экспедиции Нансена «Фрам».

Альбанов и его спутники покинули «Святую Анну» 10 апреля 1914 года. Им предстоял невероятно тяжелый путь — без карты, с самодельными нартами и каяками через торосы и полыньи. После трех месяцев драматического перехода из одиннадцати путешественников в живых остались только двое — их товарищи либо погибли в пути, либо пропали без вести. Альбанову и матросу Конраду удалось добраться до мыса Флора острова Нортбрук (Земля ФранцаИосифа), где, как Альбанов и рассчитывал, сохранились остатки построек и провизии. Спутники начали готовиться к зимовке, но судьба наконецто им улыбнулась — не прошло и двух недель, как к мысу Флора подошло судно экспедиции Георгия Седова «Святой Фока». Альбанов и Конрад были замечены и спасены, а 20 августа 1914 года, спустя четыре месяца после ухода со «Святой Анны», они прибыли в Архангельск.

Позднее Альбанов описал по дневникам, которые вел в пути, и по своим воспоминаниям это путешествие «на юг, к Земле Франца-Иосифа». Его книга под таким названием вышла в Петербурге в декабре 1917 года. Она сразу привлекла внимание и впоследствии неоднократно переиздавалась и полностью, и в вольном изложении как в нашей стране, так и и за границей.

Летом 1914 года, совсем незадолго до неожиданного возвращения Альбанова и его спутника, Главным гидрографическим управлением были организованы поиски трех полярных экспедиций 1912 года — Седова, Брусилова и Русанова. «Святую Анну» отправились искать в Карское море, ведь никто не знал, что ее уже давно там нет.

Наступил 1915 год — время ожидаемого освобождения шхуны, но сведений о ней не поступало. Несмотря на то что шла война, поиски возобновились. Была снаряжена новая экспедиция, но тяжелая ледовая обстановка вынудила ее вернуться обратно.

О судьбе «Святой Анны» и ее команды до сих пор ничего не известно…

***

Обо всем, что происходило на «Святой Анне» с момента ее выхода из Александровска и до того дня, когда группа Альбанова покинула судно, можно узнать из официального документа — судового журнала, в котором ежедневно записывались все события. Копию этого журнала Альбанов по поручению Брусилова сразу по прибытии в Архангельск переслал в Главное гидрографическое управление, и она была опубликована в 1914 г. Коечто можно прочитать и в воспоминаниях Альбанова, хотя они посвящены в основном путешествию к Земле Франца-Иосифа. Однако ни судовой журнал, ни Альбанов почти ничего не говорят о членах команды. Например, известно, что среди людей, оставшихся на судне, была девушка — молоденькая медсестра Ерминия Александровна Жданко. Но кто такая Ерминия Жданко и каким образом она оказалась в экспедиции, оставалось загадкой, и интригующее присутствие на судне женщины только усиливало интерес к таинственной судьбе «Святой Анны».

Между тем, в Москве в одном из Арбатских переулков более полувека жили вместе две семьи, к которым эта история имела самое прямое отношение — Брусиловы и Жданко. Они были родственниками — сестра Георгия Львовича, Ксения, была замужем за дядей Ерминии. Обе семьи бережно хранили дорогие им письма, фотографии, различные документы, дневники, вырезки из газет и прочие семейные реликвии. Среди документов сохранился и Контракт, составленный Анной Николаевной Брусиловой, определяющий, на какие цели и на каких условиях она согласна дать Георгию Львовичу деньги на его предприятие.

Многие годы эти документы не доставались — плохие были времена: муж Ксении был расстрелян, еще раньше был арестован и сослан на Соловки ее младший брат Сергей, да и дворянское происхождение добавляло неприятностей. Но время шло, старшее поколение постепенно уходило из жизни, и пока еще сохранились в памяти их рассказы, Брусиловы и Жданко решили записать подробно все, что знали о Ерминии Жданко и Георгии Брусилове, о том, как он задумал и готовил экспедицию, о людях, которые ему помогали. Такую возможность давали материалы из семейных архивов. А вскоре представился случай часть этих сведений опубликовать.

В 1978 году в журнале «Вокруг света» был напечатан очерк Д. А. Алексеева и П. А. Новокшонова «Как погибла „Святая Анна”»?», в котором авторы рассказывали трагическую историю пропавшей полярной экспедиции и предлагали свою версию ее возможной судьбы. Очерк был очень интересным, но в той его части, где авторы говорили о Георгии Львовиче и Ерминии, было много ошибок, что и неудивительно при почти полном отсутствии сведений о них. Желая исправить это положение, Ирина Александровна Жданко (сестра Ерминии Александровны) и Лев Борисович ДоливоДобровольский (племянник Георгия Львовича) познакомились с Дмитрием Анатольевичем Алексеевым, а затем и с писателем Михаилом Андреевичем Чвановым, также занимавшимся историей Брусиловской экспедиции, пригласили их к себе домой, показали документы, фотографии, поделились воспоминаниями. В результате в 1980 году появился ряд новых публикаций. Алексеев и Новокшонов рассказали о встрече с родственниками Брусилова и Жданко, уточнили свой предыдущий рассказ на основе новых сведений и впервые опубликовали письма, телеграммы, некоторые фотографии и, конечно, Контракт, жесткие условия которого могли оказывать давление на Георгия Львовича. Из писем Ерминии было понятно, как она оказалась на «Святой Анне» и какие драматические обстоятельства привели к тому, что она решила продолжить путешествие.

В 1981 году вышла книга Михаила Чванова «Загадка штурмана Альбанова», а в 1985 году Алексеев в сборнике «Летопись Севера» с согласия родственников Георгия Брусилова и Ерминии Жданко опубликовал выдержки из их писем, а также выдержки из Контракта.

Теперь любой желающий мог прочитать об экспедиции в популярных изданиях, о ней стали много писать, предлагать свои варианты возможной судьбы «Святой Анны», часто весьма правдоподобные. Казалось, что большинства связанных с ней загадок уже не существует. Однако неожиданно появились новые, неизвестные ранее факты. Так, Чванову рассказали (он написал об этом в своей книге), что в 1928 году в Ленинграде была издана книга Рене Гузи «В полярных льдах» — дневник девушкиврача с погибающей во льдах шхуны. Предполагалось, что это дневник Ерминии Жданко. Но самым ошеломляющим было сообщение о том, что якобы перед войной, году в 1939, в Ригу из Франции приезжала Ерминия Брусилова с сыном.

Мы обсудим обе эти сенсационные новости позже, но сначала постараемся как можно подробнее рассказать о Георгии Брусилове и о Ерминии Жданко, дополнив то, что уже известно, не публиковавшимися еще сведениями.

Георгий Львович Брусилов

Георгий Львович Брусилов был сыном видного деятеля Российского флота, создателя и первого начальника Морского Генерального Штаба, вицеадмирала Льва Алексеевича Брусилова и племянником прославленного генерала Алексея Алексеевича Брусилова, чье успешное руководство военными действиями на югозападном фронте против австровенгерских войск летом 1916 года (Брусиловский прорыв) сделало его настоящим народным героем. Третий из братьев Брусиловых, Борис Алексеевич — тот самый дядя Георгия Львовича, жена которого согласилась дать деньги на экспедицию.

Дед Георгия Львовича, Алексей Николаевич Брусилов — боевой генерал, участник войны 1812 года. В чине майора он находился в походе против французов, был ранен под Бородином, участвовал во многих крупных сражениях в России и за рубежом, дошел до Парижа; кавалер ордена Святого Георгия 4й степени и других боевых орденов. Позже он служил на Кавказе, в Тифлисе. В 1852 году Алексей Николаевич обвенчался с Марией Антоновной Нестроенской. Существует семейная легенда, что он «украл» ее, увез прямо с ее свадьбы. Ему было уже за шестьдесят (это был его второй брак), а невесте двадцать семь лет. Вскоре один за другим родились трое мальчиков, но когда старшему Алексею исполнилось шесть лет, а младшему Льву — всего два года, родители скончались, и осиротевших детей взяли на воспитание сестра их матери Генриетта и ее муж, военный инженер Карл Гагемейстер.

Флотских офицеров в то время готовили в двух учебных заведениях — в Морском корпусе в Петербурге и в Морских юнкерских классах в городе Николаеве. Лев Алексеевич уехал в Николаев. В этом замечательном приморском городе он прожил без малого 30 лет. Здесь он женился, здесь родились и выросли его дети. Это был город моряков — крупнейший военный и торговый порт на юге России, принимавший множество иностранных судов.

Окончив в 1875 году Морские юнкерские классы, Лев Алексеевич в восемнадцать лет был зачислен в Черноморский флот. Службу начал юнкером на корвете «Память Меркурия». В 1877—1879 годах он совершил свое первое заграничное плавание — гардемарином на пароходе Добровольного флота «Нижний Новгород» под военным флагом из Одессы во Владивосток и на Сахалин с заходами в Шанхай, Гонконг, Сингапур, порты Средиземного моря, Лондон. По возвращении из рейса в 1879 году он был произведен в мичманы «2-го Черноморского флотского Его Королевского Высочества Герцога Эдинбургского экипажа».

В феврале 1880 года в АлександроНевской церкви города Николаева Лев Алексеевич обвенчался с Екатериной Константиновной Панютиной — дочерью лейтенанта флота, героя Крымской войны 1853—1856 года, участника обороны Севастополя Константина Константиновича Панютина и Марии Павловны Паризо. Молодым было по 23 года, они остались жить в Николаеве.

Георгий (Юра) родился 6 мая 1884 года. Он был третьим ребенком в семье, до него уже родились две девочки — Татьяна и Ксения, а позже еще один мальчик — Сергей. Льву Алексеевичу редко и недолго удавалось бывать дома, и он очень скучал по детям и жене. Он писал им письма, обычные милые семейные письма, которые Екатерина Константиновна бережно сохранила — толстая пачка, начиная с 1893 года по 1906 год включительно. Этим письмам теперь более ста лет, а проблемы в них те же, что и у нас — поздравления с праздниками, беспокойство о детях (как себя ведут, как здоровье, учеба), беспокойство о жене, на которой лежали заботы о доме, рассказы о себе и обсуждение с ней серьезных вопросов — он полностью ей доверял. Дети подрастали, и Екатерина Константиновна провожала одного за другим на учебу в Петербург: сначала уехали девочки, поступившие в СанктПетербургский Елисаветинский Институт, потом Юра выдержал экзамен в Морской кадетский корпус, а за ним и младший Сергей. Не удивительно, что мальчики, выросшие на море, в семье морского офицера, с детства слышавшие замечательные рассказы отца и его друзей о морской службе, не представляли для себя другой судьбы.

Отец тоже очень хотел этого. Обоих своих сыновей он видел только моряками: «С нетерпением ожидаю счастливой минуты, когда можно будет тебя поздравить молодцом кадетом, — писал он Юре. — Учись прилежно, т. к. в этом году тебе совершенно необходимо поступить в Корпус, и надеюсь, что ты будешь одним из лучших» [1].

Лев Алексеевич прослужил на Черном море 24 года, неоднократно бывал за границей, выполнял задания по стратегическому описанию берегов и портов Чер ного моря и, видимо, некоторые другие задания, так как кроме орденов Станислава и Владимира имел «Высочайшее соизволение принять и носить» турецкий орден Меджидие 4ой степени. С 1891 года был адъютантом при главном командире флота и портов Черного моря, в 1893 году — флагофицером парохода «Эреклин», на котором путешествовали члены Императорской семьи. Он рассказывал детям об одном таком путешествии: «Переход с Государем (Александром III) и его семьей был очень удачный. Была такая беленькая собачка (крыселовка) Императрицы, которая постоянно с ней путешествует. Она очень веселая и ласковая собачонка, и так привыкла к морским переходам, что бегает по всему пароходу и по всем трапам, как у себя дома. Все ее очень любят, а Михаил Александрович и особенно Ольга Александровна с ней очень шалят. Михаил Александрович такой шалун, что я удивляюсь, как он за борт не попал. У него учитель — старый и лысый англичанин. Чтобы сыграть с ним штуку, он залез на рубку, лег на живот и в таком положении ждал, чтобы гувернер подвернулся ему под руку. Тогда он моментально сорвал с него шляпу, а англичанин очутился среди всех присутствующих, — там была и Императрица, с коленом на голове» [2].

В 1895 году Лев Алексеевич — капитан 2-го ранга, позже — командир парохода «Колхида». В 1899 году Брусилов получает назначение на Дальний Восток — флагкапитаном Штаба Начальника эскадры Тихого океана, и 15 июня на пароходе Добровольного флота «Петербург» выходит из Одессы. Тихоокеанская эскадра, которая базировалась в Порт-Артуре, обеспечивала интересы России на Дальнем Востоке. Ее корабли совершали длительные плавания в океанских и прибрежных водах, проводили учебные высадки десанта, посещали порты Японии, Китая, Кореи. В марте 1900 года Россия вела переговоры с Кореей о приобретении для эскадры удобной базы на побережье Корейского пролива, и Лев Алексеевич был участником переговоров: «Идем в Чемульпо с адмиралом для переговоров — «Россия», «Рюрик» и «Наварин». Мы предъявляем требование, чтобы нам дали бухту (мною впервые указанную) и затем, чтобы объявить нейтральными все острова кругом нее, входные с моря, вместе с прилегающим материком и бухтами. Я полагаю, что Корейское правительство на это не соглашается, и поэтому мы туда идем с сильнейшими судами нашей эскадры» [3]. Переговоры шли трудно, длились несколько дней; «...чтобы придти к удовлетворительному для нас решению, пришлось даже пригрозить... Вчера соглашение с Корейским Правительством подписано. Наша Концессия — в бухте, прилежащей к участку, выбранному нами. Завтра должен приехать Директор Департамента (корейского), и мы идем на «Гремящем» на место, чтобы передать в наше владение Концессию и распубликовать об этом» [4].

В августе 1900 года Лев Алексеевич был назначен командиром канонерской лодки «Отважный». Во время войны с Китаем 1900—1901 годов корабли Тихоокеанской эскадры поддерживали войска союзников на приморских участках — высаживали десанты, обстреливали побережье. «Дела с китайцами чрезвычайно запутались, так что теперь мы с Китаем в войне, хотя и не было ее объявления. 4 июня взяли соединенными силами форты Таку после семичасового боя с ними шести канонерок, из которых три наши. Укрепления взяли, но потери наши порядочные... Только что получена телеграмма Государя с поздравлением относи тельно взятия фортов Таку» [5]. За отличие при овладении союзными войсками городом Таку Лев Алексеевич был награжден мечами к ордену Святой Анны 2ой степени, французским орденом Почетного Легиона, прусским орденом Короны и японским орденом Священного Сокровища.

В конце 1901 года Брусилов был направлен в Морскую Академию в Петербург, на курсы военноморских наук, и, по окончании ее в 1903 году, был назначен в Оперативный отдел Главного Морского Штаба.

С началом русскояпонской войны в августе 1904 г Лев Алексеевич был назначен командиром крейсера «Громобой», но в это время был в командировке в Париже с секретной миссией по закупке крейсеров от Чили и Аргентины для усиления направлявшейся из Балтийского моря на Дальний Восток 2ой Тихоокеанской эскадры. Здесь он узнал о сдаче 20 декабря Порт-Артура. «Сердце сжимается при одной мысли об этом тяжелом событии, но неизбежном, при нынешних обстоятельствах… Не время горевать и опускать руки, а каждый честный русский человек должен все усилия, душу свою положить, чтобы создать новую силу, способную победить энергичного, сильного и настойчивого врага. С первого момента войны центр тяжести был на море и там же останется до ее конца» [6].

Переговоры прошли неудачно, торговая сделка не состоялась, и Лев Алексеевич вернулся в Петербург, а оттуда поездом во Владивосток. Так что к командованию крейсером он фактически приступил в феврале 1905 года. В апреле крейсера «Россия» и «Громобой» выходили в боевой поход к японским берегам, за три дня уничтожили четыре шхуны. «За особые заслуги и распорядительность», Лев Алексеевич был пожалован мечами к ордену Святого Владимира 3ей степени.

Георгий Брусилов в марте 1905 года окончил Морской кадетский корпус и, получив назначение на Дальний Восток, еще успел принять участие в военных действиях. О том, как проходила его служба, мы узнаем из писем Льва Алексеевича, относящихся к этому периоду.

Вместе с другими офицерами Георгий Брусилов приехал во Владивосток 29 мая 1905 года, почти сразу после траги ческого Цусимского сражения, в результате которого Российский флот в Тихом океане практически перестал существо вать. «Вчера вечером приехал Юра, — пишет Лев Алексеевич жене. — С ними ехал Бирилев (Алексей Алексеевич Бирилев, командующий Тихоокеанским флотом, вицеадмирал — Прим. автора)... После разгрома и гибели эскадры Рожественского Бирилев предложил ехавшим с ним офицерам заявить, желают ли они остаться здесь, или ехать обратно. Юра, конечно, пожелал остаться, как и еще 15 офицеров и в том числе все молодые. Пока еще неизвестно, куда он будет назначен. Я очень рад был видеть его офицером, но горько и обидно, что не пришлось ему плавать на эскадре» [7]. «... Юра назначен на миноносец № 209. Пусть поплавает на миноносце — больше сможет бывать в море, чем теперь на крейсерах» [8].

В сложившихся условиях крейсера уже не могли предпринимать активных действий, и на миноносцы возлагалась задача поддерживать разведывательную службу и наблюдать за прилегающим к Владивостоку району. «Юра теперь часто бывает в море по нескольку дней, и не только в означенном районе — в конце июля отряд миноносцев ходил к Корейскому берегу, а в августе — в той экспедиции, в которой обстреливали японский пароход» [9]. При любой возможности Юра старается повидаться с отцом. «Твои уговоры не бросать Юру преждевременны, — пишет Лев Алексеевич жене. — Я вижу его довольно часто и, когда надо, порядочно разношу… Юра сегодня утром вернулся с моря и теперь отмывается у меня в ванне. Он почернел и пополнел, хотя думает, что неотразим». Юре всего 21 год. «Мы стараемся с ним широко пользоваться Владивостокскими развлечениями (ходить в гости), но терпим неудачу — не получается» [10].

В августе 1905 года был заключен мир с Японией «ценою уступки половины Сахалина и множества других колоссальных льгот японцам», и в ноябре поступило распоряжение Главного морского штаба о возвращении в Россию. Крейсера в это время находились на Сахалине, куда повезли солдат и провизию для жителей Сахалина на предстоящую зиму. Они получили приказ «ни в коем случае не заходить во Владивосток, а идти прямо за границу, т. к. во Владивостоке большие беспорядки на судах, а также в городе, где произошел совершенный разгром. Как всегда, грабеж, пьянство и безумные действия дикой толпы, в котором, к сожалению, участвовали и войска» [11]. 11 ноября 1905 года крейсера «Богатырь», «Громобой» и «Россия» вышли Южным морским путем на Балтийское море.

В январе 1906 года корабли пришли в Коломбо. «Вчера был у меня Юра, он здоров и весел, черный, как негритос. Бывает он у меня, когда только может, денег не спрашивает, хочет купить, только на его собственный счет, подарки тебе и его сестрам. Я ему посоветовал купить Тане и Ксении страусовых перьев, но не знаю, найдется ли у него на это денег…» [14].

По приходе в Либаву 30 марта 1906 года соединение крейсеров было расформировано, а корабли включили в состав Балтийского флота. 26 мая 1906 года Лев Алексеевич пишет: «Сегодня был в Кронштадте, окончательно сдал „Громобой”» .

После войны Лев Алексеевич Брусилов — один из главных инициаторов создания Морского Генерального штаба. Необходимо было срочно восстанавливать Российский флот после потерь в русскояпонской войне, для чего должен был быть разработан перспективный план военноморского строительства. Морской Генеральный штаб был учрежден в апреле 1906 года, и Лев Алексеевич стал его первым начальником. Уже в октябре он представил Императору Николаю II доклад, где сформулировал основные ближайшие задачи флота. С его участием была разработана также «Малая Судостроительная программа на ближайшее четырехлетие», в рамках которой, в частности, был построен эскадренный миноносец «Новик», уникальный боевой корабль, не имевший аналогов в мире. В 1907 году Брусилов был произведен в контр-адмиралы; в 1908 году из-за разногласий с морским министром и Государственной Думой он был вынужден оставить свой пост. В конце года Лев Алексеевич тяжело заболел и был уволен в отставку в чине вицеадмирала. Скончался Лев Алексеевич Брусилов 25 июня 1909 года.

Георгий Львович после возвращения в Россию был произведен в мичманы в 1906 году и продолжил службу на миноносцах в Балтийском флоте. Служба ему нравилась, и это очень приятно отцу: «6 ноября 1906 г. Твое письмо доставило мне много удовольствия. Весь тон, так сказать, дух твоего письма обрадовал меня гораздо больше, чем какойлибо успех лично мой на службе. Я сердечно радуюсь твоим взглядам и твоему отношению к службе вообще, к твоему командиру и „Видному” в особенности. Хорошо, что ты так охотно и с рвением и интересом изучаешь миноносец. Чем больше будешь входить и интересоваться всеми специальностями, тем больше пользы это принесет тебе в будущей службе. Не упускай из виду команду, что имеет первостепенную важность особенно в настоящее время. Нет ничего хуже, как если команда видит, что офицер чтонибудь знает хуже их. Кроме того, будь заботлив, справедлив, но отнюдь не слаб, что ведет только к распущенности. От всей души желаю тебе счастливого плавания, пиши как мне, так и маме — мама всегда так радуется твоему письму и так ценит» [15]. Юра писал, особенно после того, как отца не стало — но не очень часто. «Гельсингфорс, миноносец № 115. Сегодня идем в места, где никогда не было ни морской съемки, ни промера. Заранее приготовились подсаживаться на камушки» [16].

Георгий Львович служил исправно, но после почти трех лет плавания на Балтике ему хотелось новых впечатлений. Поэтому, когда в 1909 году стали набирать экипажи на два только что построенных ледокола для работы в Арктике, он тут же подал рапорт с просьбой о зачислении.

Необходимость для России освоения Северного морского пути вдоль берегов Сибири в Тихий океан стала особенно ак туальна после неудач в русскояпонской войне. Восьмимесячное плавание эскадры Рожественского из Балтийского моря через Суэцкий канал и Индийский океан было слишком долгим в условиях войны. В 1908 году Российским правительством была сформирована специальная Полярная комиссия. Для организации экспедиции, которая должна была обследовать морской путь вдоль сибирских берегов, начальник Главного гидрографического управления Андрей Ипполитович Виль кицкий пригласил Александра Васильевича Колчака, который к этому времени был уже известен, как полярный исследо ватель. Он участвовал в Русской экспедиции барона Э. В. Толля в 1900—1902 годах на шхуне «Заря» в район Новосибирских островов, проводил магнитные наблюдения в полуторамесячном походе на мысе Челюскин, возглавлял поиски пропавшего в санном походе Толля и его спутников. Научные работы Колчака публиковались в академических изданиях. В 1903 году за исследование Арктики он был награжден орденом Святого Владимира 4ой степени.

На Невском судостроительном заводе были заложены два парохода ледокольного типа — «Таймыр» и «Вайгач», которые были готовы весной 1909 года. В их проектировании принимал участие А. В. Колчак. Вошедшие в состав Военноморского флота, эти суда были оснащены по последнему слову науки и техники того времени — имели мощнейшие машины, позволявшие продавливать лед почти метровой толщины; возможность взять большой запас угля обеспечивала длительное автономное плавание; на обоих ледоколах имелись телеграфные аппараты. Экипажи набирались исключительно из добровольцев.

В самом конце октября 1909 года «Вайгач», командиром которого был назначен А. В. Колчак, и «Таймыр» вышли из Кронштадта. Георгий Брусилов шел вахтенным начальником на «Вайгаче»; дело о его назначении почемуто решалось довольно долго, еще 23 сентября он пишет матери, что «мое дело с назначением на „Вайгач” пока не решилось». Пройдя обычный восьмимесячный путь через Суэцкий канал и Индийский океан, 3 июля 1910 года ледоколы вошли в бухту Золотой Рог во Владивостоке. Тем временем была учреждена Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана, в задачу которой входило изучение возможностей организации плавания по трассе Северного морского пути с востока на запад — из Владивостока через Берингов пролив и далее вдоль северного побережья Азии в Европу. «Таймыр» и «Вайгач» стали базовыми судами этой экспедиции. Их первый рейс состоялся осенью 1910 года и был совсем коротким. Брусилов пошел на этот раз на ледоколе «Таймыр» — он не сошелся характером с Колчаком, оказавшимся «жестоким и крайне неприятным» для него человеком. Корабли прошли Берингов пролив, вошли во льды Чукотского моря и повернули обратно. Однако Брусилов сумел отличиться. На мысе Дежнева им был сооружен деревянный навигационный знак, который под названием «Знак Брусилова» был нанесен на все карты и простоял довольно долго. Теперь на этом месте маякпамятник Дежневу.

В следующем рейсе «Таймыр» и «Вайгач» работали в ВосточноСибирском и Чукотском морях. Они вышли из Владивостока в июле 1911 года и вели за собой пароход «Колыма», который вез продукты и товары для жителей казачьей станицы, расположенной в устье реки Колымы. Переход, хотя и был трудным, завершился удачно. «Жители с восторгом встретили пароход. О таком количестве товара, доставленного дешево и быстро, раньше они могли только мечтать. Путь к восточным берегам русского Заполярья для коммерческих рейсов был проложен»,

Знакомство с Арктикой, пусть и недолгое, произвело на Георгия Брусилова очень сильное впечатление, его не остав ляла мысль о самостоятельной полярной экспедиции. Он хотел пройти северным путем из Петербурга во Владивосток, вслед за Норденшельдом, открывшим в 1878—1879 «Северовосточный проход» из Европы до Владивостока. Скорее всего, Брусилову не столько была интересна слава первого русского, совершившего этот переход, сколько привлекала воз можность стать участником такого захватывающего путешествия. Оно не казалось ему очень опасным. Посчитав, что он уже получил достаточный опыт для самостоятельного плавания в полярных морях, Георгий Львович решил организовать и возглавить собственную арктическую экспедицию. Правда, у него не было опыта командования судном в таких условиях, но люди, знавшие Брусилова, утверждали, что «он обладал большим умением вести корабль», хотя и признавали, что «это была в большей мере интуиция, зачастую помогавшая ему, при необходимости, обходиться без лоцмана». Врач Л. М.

Наверняка Георгий Львович учел опыт всех предыдущих плаваний в этих местах, особенно — опыт Норденшельда. Но надо не забывать, что знаменитый шведский исследователь Арктики барон Адольф Норденшельд был очень опытным полярником, участником и руководителем нескольких полярных экспедиций, исследовал Шпицберген, западное побережье Гренландии. Для того чтобы доказать возможность морского сообщения Европы с Сибирью, он в 1875 и 1876 годах совершил плавание из Швеции до устья Енисея и только после такой подготовки отправился осваивать весь Северный морской путь. Выйдя в 1878 году на зверобойном пароходе «Вега», он за один сезон преодолел северные моря от Швеции до берегов Чукотки — ему очень повезло, на всем пути море было свободно ото льда. После зимовки, в следующем 1879 году, «Вега» вышла в Тихий океан и затем обычным путем через Суэцкий канал вернулась в Швецию. Справедливости ради следует сказать, что успеху Норденшельда в значительной мере способствовал крупный сибирский промышленник и меценат Александр Михайлович Сибиряков. Всячески поощряя исследование Сибири и освоение Северного морского пути, он оказал ему финансовую и организационную поддержку — нанял три судна, которые осуществляли ледовую разведку, лоцманскую работу, исполняли необходимую снабженческую функцию и оказывали другую помощь. Два судна сопровождали «Вегу» до устья Енисея, а третье — до устья Лены. Благодарный Норденшельд назвал его именем остров в южной части Карского моря — остров Сибирякова, а по окончании экспедиции за помощь в ее осуществлении Сибиряков был награжден шведским орденом «Полярная Звезда».

Прежде всего, необходимо было найти деньги. Своих средств у него не было, на помощь морского ведомства ему наде яться не приходилось. Брусилов понимал, что экспедицию удастся осуществить, только если она будет коммерческой и сможет приносить доход. Его источником мог стать промысел морского зверя, запасы которого, как он видел собственными глазами, на севере очень велики, и его добыча могла бы принести большую прибыль. Брат Георгия Львовича Сергей вспоминал потом, что было несколько человек, готовых участвовать в финансировании экспедиции на паях, но их денег было совсем недостаточно. Единственным, к кому Георгий мог обратиться, был его дядя, брат покойного отца Борис Алексеевич Брусилов. Его супруга Анна Николаевна имела некоторый капитал, оставленный ей родителями; кроме того, ей принадлежало поместье Глебово под Москвой, где они жили всей семьей.

Поскольку о дяде Георгия Львовича в основном известно лишь то, что он постоянно «задерживался с высылкой денег», из-за чего его стали считать чуть ли ни главным виновником неудачи экспедиции, необходимо рассказать о нем под робнее.

Так же, как и старший из братьев Брусиловых — Алексей, Борис тоже начинал свою карьеру военным. Записанный отцом в Пажеский корпус, он, однако, не доучился до конца и «в 1874 вступил в службу в Лейбгренадерский Эриванский Его Величества полк на правах вольноопределяющегося». Большая часть его службы прошла в действующей армии на Кавказе. Он принимал участие в сражениях с турецкими войсками на турецкокавказской границе, в составе Кавказских войск сражался в Туркмении в АхалТекинском экспедиционном отряде генерала М. Д. Скобелева. За участие в осаде и взятии крепости ГеокТепе «в награду отличного мужества и храбрости, оказанных в разновременных делах с текинцами» Борис Алексеевич был отмечен боевыми орденами с мечами и бантом. По окончании военных действий служил полковым наездником в расквартированном в Тифлисе драгунском полку.

Весной 1887 года Борис Алексеевич женился на Анне Николаевне Рено — дочери богатого землевладельца Херсонской губернии, барона Николая Осиповича Рено и Юлии Григорьевны Соколовой, дальней родственницы Екатерины Кон стантиновны Брусиловой. Венчание состоялось в Петербурге; вскоре родилась девочка, но радость родителей была не долгой — дочка умерла, не прожив и года. Горе сильно повлияло на здоровье Анны Николаевны, и Борис Алексеевич решил оставить военную службу. В 1889 году, в 33 года, прослужив 15 лет, он был из ротмистра «переименован в титулярного советника и уволен к статским делам». Молодые жили в Петербурге, где благополучно родились две девочки, и вскоре семья переехала в Подмосковье, где недалеко от города Воскресенска (Истра) мать Анны Николаевны купила имение в старинном селе Глебово. После кончины матери в 1901 году имение перешло к Анне Николаевне, которая перепоручила все хозяйственные дела мужу, и Борис Алексеевич «окончательно сделался помещиком». Интересно, что село стали называть ГлебовоБрусилово, и это название сохранялось до 1960х годов.

Глебово на многие годы стало родным и любимым местом для всей большой семьи Брусиловых. «Счастливейшие дни провел я в этой усадьбе», — вспоминал Алексей Алексеевич. Сюда с удовольствием приезжали не только взрослые, но и дети — и когда учились в Петербурге, и когда стали взрослыми. Сын Алексея Алексеевича Алеша учился в Пажеском корпусе, Татьяна и Ксения, дочери Льва Алексеевича — в Елисаветинском институте, а их братья Юра и Сергей — в Морском кадетском корпусе. Они часто проводили в Глебово каникулы или приезжали, чтобы встретить праздники или просто собраться всем вместе.

28 декабря 1907 года Лев Алексеевич писал Юре, который служил на Балтике: «Все мы теперь в Глебове, здесь и Алеша Брусилов (сын Алексея Алексеевича — Прим. автора), произведенный недавно в камерпажи. Здесь лежит глубокий снег, и Сережа бегает на лыжах. Последние дни все заняты украшением елки, которую все мы ходили выбирать, и порядочно утомились, расхаживая в глубоком снегу. Вообще здесь очень хорошо, только дом промерз от продолжительных морозов, и везде скорее прохладно, чем тепло. Все очень жалеют, что тебя нет, а больше всех, конечно мама…» [18]. Через не сколько лет обитателям Глебова довелось познакомиться и с внуком Льва Алексеевича — Ксения часто приезжала к ним с сыном Левушкой.

Такие близкие отношения между семьями и позволили Юре надеяться, что Борис Алексеевич и Анна Николаевна согласятся ему помочь. Однако уговорить тетушку финансировать го рискованную затею оказалось не просто. В семье были свои проблемы — Анна Николаевна была больна, у восьмилетнего сына тоже было слабое здоровье. Между тем на покупку судна и организацию экспедиции могла уйти значительная часть сбережений, и было страшно в слувае неудачи остаться без средств существования. Но, видимо, племянник был очень настойчив и достаточно убедителен, и после долгих уговоров и сомнений он, наконец, согласилась участвовать в его «предприятии» при условии, что главным делом экспедиции по пути во Владивосток будет просысел и торговля необходимо было не только оправдать расходы, но и получить прибыль. Еще одним условием, по словам брата Георгия Сергея, опубликованным в изаднном Арктическим институтом в 1934 году полном варианте дневника Альбанова, было требование устранить посторонних лиц, желающих вложить свои средства, с тем, чтобы экспедиция стала сугубо семейным делом.

Брусилову не терпелось поскорее начать действовать только в октябре 1911 года он пришел на «Таймыре» во Владивосток, а уже летом следующего 1912 года собирался начать экспедицию. За этот короткий срок нужно было окнчально определиться с задачами плавания, и в зависимости от этого с типом судна, приобрести его и установить необходимое оборудование. С самого начала Георгия Львовича очень поддержал его друг Николай Андреев. Тоже морской офицер, он с восторгом отнесся к идее полярной экспедиции и энергично включился в ее подготовку.

Брусилов получил от Морского министерства отпуск на 22 месяца, и 24 февраля 1912 года они с Андреевым выехали в Англию для покупки судна. Сначала думли покупать две шхуны.

«5 апреля 1912. 5 Panton Street, Heymarket, S.W, London.

Дорогая мамочка! Я купил уже одно судно и теперь у меня больше времени. Да и спокойнее на душе, а то очень волновался. Живу я в Лондоне, имею маленькую квартирку из двух комнат с ванной. Довольно удобную. Очень скучно, хотелось бы скорее вернуться, но дела так складываются, что невозможно. Предвижу я еще затруднение с покупкой второй шхуны в деньгах» [19].

Судно «Пандора», которое приобрел Брусилов, было парусно-моторной шхуной, построенной английским Адмиралтейством в 1867 году. Оно было в прекрасном состоянии, требовалось только дооборудовать его для зверобойного промысла. В честь своей тетушки и в благодарность за ее участие Георгий Львович дал ему имя «Святая Анна».

Между тем из-за спешки, а также из-за отсутствия опыта в делах такого рода, были упущены из виду многие об стоятельства. Большая ошибка участников этого предприятия заключалась в том, что они не смогли рассчитать необходимые расходы и сопоставить их с имеющимися возможностями. Так, «затруднение в деньгах» вынудило ограничиться приобретением одной шхуны, вместо двух, запланированных ранее. Потратив имевшуюся определенную сумму на ее покупку и оборудование, Борис Алексеевич, финансировавший экспедицию, оказался перед необходимостью дожидаться поступления средств из других источников, например, от доходов с имения, которые он мог получать постепенно и нерегулярно. Но от того, вовремя ли поступают деньги, зависели организация и успех всего дела, и постоянные задержки очень тяготили Брусилова.

У Бориса Алексеевича были записаны все его расходы, связанные с экспедицией: «февраль — Юре на дорогу 1160 руб; послано в Лондон 300 руб; покупка Пандоры 20000 руб; Андрееву 500 руб.» Затем в маеиюне и июле «Юре в Лондон» еще 33 440 рублей. В августе он перевел в Трондхейм 4000 рублей для подготовки к «китобойному и зверобойному делу», и 5380 рублей — в Александровск. Записаны и другие траты, в том числе «в разное время 20 000 рублей». «Всего 89 396 рублей» [20].

Была еще одна проблема. Отправляясь в Лондон покупать судно, Брусилов не взял у Анны Николаевны доверенности и оформил покупку на свое имя, что очень ей не понравилось и дало повод закрепить деловые отношения с племянником в письменной форме. Непосредственно перед началом экспедиции в июле 1912 года между сторонами был заключен Контракт, довольно жесткий по отношению к Георгию Львовичу. Анна Николаевна фактически нанимала его для того, чтобы он занялся промыслом и торговлей, ограничив при этом рядом условий [21].

Договаривающиеся стороны представляли: «поверенный жены своей Анны Николаевны Брусиловой действительный Статский Советник Борис Алексеевич Брусилов с одной стороны, а с другой лейтенант флота Георгий Львович Брусилов» .

Первый пункт четко определял цели, на которые Анна Николаевна согласна выделить средства: «для открытия и производства звероловного промысла и торговли законом дозволенными товарами в пределах Ледовитого океана, Сибири и других мест».

Согласно Контракту Георгий Брусилов имел «нижеследующие обязанности пред Анною Николаевною Брусиловою»:

«При первой же возможности и не далее трех месяцев от сего числа, переуступить Анне Николаевне Брусиловой, в полную ее собственность приобретенную на ее деньги шхуну безвозмездно, а также и весь принадлежащий к этой шхуне инвентарь;

принять на себя заведование промыслом и торговлею, с полной ответственностью перед нею, Брусиловою, и перед Правительственными властями, с обязанностью давать ей, Анне Николаевне Брусиловой, по ее требованию отчет о ходе предприятия и торговли и о приходнорасходных суммах;

не предпринимать никаких операций по управлению промыслом и торговлею, без предварительной сметы сих операций, одобренных и подписанных Анною Николаевною Брусиловою»;

в случае ее возражений по такой смете, и «вообще каких либо указаний со стороны ея, обязуюсь таковым указаниям подчиняться, а генеральный баланс представить ей, Брусиловой, к концу года точный и самый подробный, подтверждаемый книгами и наличными документами;

нанимать надлежащий экипаж для означенной шхуны с возможною осторожностью в выборе людей и вообще охранять шхуну от могущих быть несчастий, равно и перевозимый на ней товар; вообще я, Георгий Брусилов, обязуюсь вести порученное мне дело со всевозможной предусмотрительностью и экономиею».

Что касается денежных операций и отчетов по ним, то здесь все понятно. Но то, что необходимость быть осторожным и предусмотрительным выделялись в специальный пункт Контракта, показывает, как хорошо Анна Николаевна знала своего племянника и таким предупреждением, видимо, хотела уберечь его от непродуманных и импульсивных решений.

Своими обязательствами Анна Николаевна сочла следующие:

«Выдавать Георгию Брусилову денежные суммы на предстоящие расходы по утвержденной ею смете. Если бы по требовалась надобность в экстренных расходах, необходимых для пользы дела, както на ремонт шхуны и тому подо бного», то Георгий Брусилов имеет право просить «о высылке необходимой для того суммы, но ни в коем случае не кредитоваться от имени Анны Николаевны Брусиловой и все расчеты производить наличными деньгами».

Это суровое требование рассчитываться только наличными деньгами и создавало главные неприятности с финан сированием, так как вынуждало ждать, когда от Бориса Алексеевича поступят, наконец, долгожданные средства. Не го воря уже о том, что условия Контракта вынуждали Брусилова получать разрешение Анны Николаевны на любые необхо димые действия.

Что же получал в результате Брусилов? «За труды Георгия Брусилова Анна Николаевна Брусилова уплачивает ему из чистого остатка двадцать пять процен тов, но лишь с той суммы, которая будет передана им ей, Брусиловой, не считая в таком случае ни стоимости шхуны, ни наличного товара.

В случае повреждения или полного уничтожения пожаром шхун или товара вознаграждение за таковые убытки от страховых обществ получает Анна Николаевна Брусилова».

Контракт был заключен «на один год от сего числа, с правом возобновления его по желанию сторон. Тысяча девятьсот двенадцатого года июля (число не проставлено)» .

Особенно много стали писать об экспедиции, когда «Святая Анна» в июле пришла в Петербург и встала у набережной в центре города. Красивая шхуна сразу привлекла внимание гуляющих, и они с интересом поднимались на борт, где их приветливо встречал элегантный, в галстуке «бабочкой» помощник капитана Николай Андреев, который с удоволь ствием показывал им шхуну и рассказывал о предстоящем романтическом и опасном путешествии. Среди экскурсантов были и журналисты, их заметки выходили под заголовками «По великому Северному пути» или «По стопам Норденшельда».

Вот, например, публикация из газеты «Новое Время» [22]:

«Рослый и бородатый гребец доставил нас на судно. По лестнице, со слабо натянутой веревкой вместо перил, мы взобрались на палубу „Святой Анны”, где были встречены помощником капитана лейтенантом Андреевым. В уютной кают-компании, где все было миниатюрно и вместе с тем не лишено интимного комфорта, радушные хозяева угостили нас „сода-виски”, и тут же на большом круглом столе была разложена „Карта Северного Ледовитого океана в границах Российской Империи, составленная на основании гидрографических исследований с 1734 по 1871 год”.

Лейтенант Андреев начал свой рассказ:

— Наш корабль отправляется в далекое северное путешествие на полтора года. Мы хотим пройти под русским флагом по пути Норденшельда, по которому еще ни разу не проходили русские. Наш корабль, построенный, правда, еще в 1867 году для поисков экспедиции погибшего на северном полюсе Франклина, тем не менее до сих пор еще очень крепкое и прочное судно, на котором не страшно пуститься в такое длинное и опасное путешествие. Построено оно из австралийского дуба и лиственницы, обшивка тройная, так называемая „ледяная”, корабль прекрасно приспособлен для сопротивления давлению льдов и в случае последней крайности может быть выброшен на поверхность льда.

— Кроме желания повторить путь Норденшельда под русским флагом, у вас есть еще какая-нибудь цель?

— Да, мы хотим обследовать промыслы на морского и земноводного зверя: моржей, белых медведей, а на берегах — оленей, и по возможности установить сношения с местными жителями, до сих пор эксплуатируемыми одними только американцами. Прибрежные чукчи говорят только на своем языке и по-английски, а между тем они русские подданные. Живут они настоящими дикарями, совершенно первобытною жизнью. Отоплением и освещением служит нерпичий жир, и вместе с тем у них встречаются граммофоны, привезенные предприимчивыми янки. Русские промышленники почти ничего не делают, хотя поле возможной деятельности весьма обширно.

„Святая Анна” имеет в виду завязать сношения с туземцами, с целью отчасти промысловой, для того, чтобы оправдать затраты на экспедицию, сделанные помещиком Московской губернии Борисом Алексеевичем Брусиловым (братом покойного начальника Морского Генерального штаба), который капитализировал все предприятие. Экспедиция эта чисто русская и снаряжена на русские деньги. Состав экспедиции следующий: капитан — лейтенант Брусилов, помощник его — лейтенант Андреев, штурман — Альбанов, плававший на Енисейском заливе, в Белом море и Ледовитом океане. Кроме того, 14 человек команды, врач, механик, гарпунщики (для битья морского зверя) и промысловые охотники. В экспедиции примет участие в качестве гидролога г. Севастьянов, уже дважды посещавший Сибирь. Ученый отправляется в путешествие для изучения жизни северных морских животных и рыб.

Если не помешают льды и представится возможность, экспедиция избегнет зимовки и сделает все зависящее, чтобы совершить все путешествие сразу, в одну кампанию. Морское министерство оказывает экспедиции всяческое содействие, а Главное Гидрографическое управление пришло ей на помощь, снабдив бесплатно необходимыми инструментами и картами.

Этот маленький корабль бесстрашно уходит на днях в далекие, беспредельные воды, на край земли, для новой славы ХХ века, для новых триумфов всепобеждающего человеческого духа».

Николай Святославович Андреев был другом детства Брусилова. Экспедицию, которую поначалу называли «экспедицией Брусилова и Андреева», они готовили вместе. Было решено, что Андреев пойдет помощником капитана. Вдвоем с Брусиловым они покупали в Лондоне шхуну, а когда «Святая Анна» уже пришла в Петербург, Андреев следил за погрузкой, пока Брусилов в Глебово окончательно решал с дядей необходимые перед дорогой дела. Это Андреев нашел врача и предложил Брусилову взять с собой ученого-гидролога (Телеграмма из Петербурга в Глебово, 15 июля 1912 г.: «Часть провизии погрузили, мотор не ставят без задатка. Когда предполагаешь уход из Петербурга? Погрузка не задержит, все благополучно. Просится экспедицию доктор гидрологии. Спроси согласия дяди взять даром. Был на Колыме, ценен для проведения ученого характера дел. Отвечай телеграммой» [23]).

Однако, несмотря на такое деятельное участие, помощник капитана Андреев вынужден был задержаться в Петербурге — ему нужно было уладить свои личные дела. Кроме того, он обещал найти врача взамен нанятого ранее, внезапно отказавшегося от поездки перед самым уходом шхуны. Договорились, что Андреев вместе с новым врачом и гидрологом встретят «Святую Анну» в Александровске-наМурмане, откуда должен был начаться основной маршрут экспедиции.

На должность штурмана Брусилов пригласил Валериана Ивановича Альбанова. Они познакомились в 1912 году, и Альбанов охотно принял его предложение. Он был на три года старше Георгия Львовича и имел более богатый опыт плавания на севере — четыре года помощником капитана парохода «Обь» по Енисею и Енисейскому заливу, а в 1909—1911 годах плавал на пароходе «Кильдин» между Архангельском и портами Англии.

И вот в субботу 28 июля 1912 года в 4 часа дня зверобойная шхуна «Святая Анна» под командованием Георгия Львовича Брусилова снялась с якоря у Николаевского моста в Петербурге и пошла морским каналом в Кронштадт, начав огромное путешествие к Берингову проливу. Планировалось сделать остановки в Копенгагене, в Трондхейме и в Александровске-на-Мурмане, откуда направиться прямо в Карское море. Для захода в Белое море в Архангельск времени не было.

На начальный этап путешествия, пока судно шло в Балтийском море и вдоль Скандинавии в Баренцево море, было

О том, как проходила первая, «прогулочная», часть пути до Александровскана-Мурмане, замечательно и подробно написано в письмах Ерминии Александровны Жданко. Она с легким сердцем отправилась «в эту экскурсию», о которой случайно узнала от сестры Георгия Брусилова Ксении, своей дальней родственницы, и никто тогда не мог даже предположить, как трагично закончится ее путешествие.

Ерминия Александровна Жданко

Ерминия Жданко, или Мима, как ее звали дома, родилась в Петербурге. Ее бабушка, Ерминия Михайловна Евреинова была младшей из трех дочерей генераллейтенанта Михаила Григорьевича Евреинова и Ольги Андреевны Косиковской. Михаил Григорьевич, военный инженер, управляющий Петергофским дворцовым Правлением, состоял при Великом Князе Михаиле Павловиче, дяде правившего тогда Императора Александра II.

Ерминия Михайловна вышла замуж рано. В 1864 году она обвенчалась в Петергофской Дворцовой церкви с ротмистром Лейб-Гвардии Уланского полка Георгием Александровичем Бороздиным. Невесте еще не исполнилось девятнадцати лет, жених был на десять лет старше. Родившуюся вскоре девочку они назвали тоже Ерминией — Ерминия Георгиевна Бороздина, в будущем — мать Мимы. А отцом Мимы стал капитан саперного батальона Александр Ефимович Жданко.

Александр Ефимович Жданко родился в 1858 году в Ставрополе. Его отец, Ефим Михайлович Жданко был военным врачом, служил на Кавказе, одно время был главным врачом Хасавюртовского военного госпиталя; затем жил и работал в Пятигорске. У них с супругой — Софьей Ивановной, урожденной Де-Витт, было еще двое сыновей, старший из которых, Михаил Ефимович Жданко, стал затем известным гидрографом, генералом Корпуса гидрографов флота. С 1913 года он возглавлял Главное гидрографическое управление и в 1914—1915 годах принимал непосредственное участие в организации поисков пропавших экспедиций Седова, Брусилова и Русанова.

Детство Александр Ефимович провел на Кавказе. В 1876 году, после окончания Ставропольской классической гимназии, он поступил в Николаевское инженерное училище в Петербурге, которое готовило офицеров инженерных войск. Закончив его по 1-му разряду, и получив назначение в саперные войска, он служил подпоручиком в Лейб-гвардии Саперном батальоне в роте Его Императорского Величества Александра II. В 1884 году его направили в Николаевскую академию Генерального Штаба, а по ее окончании в 1887 году Александр Ефимович был «причислен к Генеральному Штабу и назначен в Одесский военный округ», но некоторое время оставался служить в Петербурге. Здесь, в начале 1890 года он обвенчался с Ерминией Георгиевной Бороздиной. В Петербурге 3 марта 1891 года, у молодых родилась девочка, которой они по семейной традиции тоже дали имя Ерминия. Ерминия Александровна Жданко, Мима, будущая участница экспедиции на «Святой Анне».

В декабре 1891 года Александр Ефимович был прикомандирован к штабу Одесского военного округа, и в январе 1892 с женой и годовалой дочкой прибыл к месту службы в Одессу. Здесь в своем доме на Фонтанах жила тетушка его жены (родная сестра ее матери), Ольга Михайловна Доливо-Добровольская (Евреинова). Ее муж, полковник в отставке, действительный статский советник Иосиф Флорович Доливо-Добровольский, был «по личному прошению» переведен в Одессу из Петербурга.

У Ольги Михайловны было девять детей — пять сыновей и четыре дочери; она дважды была замужем. Старший сын, Михаил Иосифович Доливо-Добровольский — физик-электротехник, автор многих изобретений, стал известным ученым с мировым именем. Другой ее сын, Александр Иосифович, моряк, дипломат, писатель, искусствовед. Кстати, свою дочь он тоже назвал Ерминией — Ерминия Александровна, как Мима, но Доливо-Добровольская. Еще один из сыновей Ольги Михайловны — Борис Иосифович, блестящий морской офицер, впоследствии женился на сестре Георгия Львовича Брусилова — Ксении. Мать Мимы очень дружила с этим своим кузеном, и тепло к нему относилась, это ее отношение передалось и Миме. О семьях Доливо-Добровольских и Брусиловых, среди которых было много замечательных людей, подробно и очень интересно написала сестра Ерминии — Ирина Александровна Жданко. В «Семейной хронике», опубликованной в 2009 году в «Арбатском архиве» (издательство «Наука», Москва), наряду с живыми воспоминаниями, она приводит множество документов, писем и фотографий, которые никогда и нигде прежде не печатались.

К тому времени, когда Александр Ефимович привез свою семью в Одессу, старшие дети Ольги Михайловны уже разъехались, с матерью оставались только младшие, и среди них пятнадцатилетняя Тамара, учившаяся в Одесской Мариинской гимназии. Ерминия Георгиевна сблизилась с девочкой, которая много времени проводила с маленькой Мимой, и очень к ней привязалась. К несчастью, Ерминия Георгиевна была больна — у нее была чахотка, и состояние ее все ухудшалось. Она умерла в 1897 году, совсем молодой, в 32 года; Миме едва исполнилось шесть лет. В семье говорили, что якобы перед смертью Ерминия Георгиевна, видя как Тамара относится к малышке, просила свою юную кузину не оставлять девочку, и выйти замуж за Александра Ефимовича.

После кончины жены Александр Ефимович продолжал службу на юге, неоднократно «по секретному распоряжению» бывал в Персии, в 1903 году «получил монаршее всемилостивое разрешение на принятие и ношение персидского ордена Льва и Солнца 2-ой степени». В мае 1904 года, хоть и через много лет, но исполнилось желание Ерминии Георгиевны: «Александр Ефимович Жданко, начальник штаба 2-ой Кавказской казачьей дивизии Генерального Штаба, полковник, и дочь действительного статского советника Тамара Иосифовна Доливо-Добровольская» обвенчались в «Константино-Еленинской, что на Большом Фонтане города Одессы, церкви».

Следующие четыре года Александр Ефимович служил в Свеаборге, здесь родилась дочь Ирина, а в 1908 году он был «произведен в генерал-майоры с назначением командиром 2-ой бригады 34 пехотной дивизии» и переведен в Нахичеваньна-Дону. Мима была уже взрослой семнадцатилетней девушкой, ее сводной сестричке Ирине было 3 года. Вскоре родилась еще одна девочка — Татьяна, а затем — сын Александр. В Нахичевани в небольшом казенном двухэтажном особняке семья поселилась надолго. Отсюда злополучным летом 1912 года Мима уехала в Петербург; это была обычная поездка, и никто тогда не подумал, что это — навсегда и что никто ее больше не увидит.

С началом войны, 17 июля 1914 года Александр Ефимович был назначен командующим 64-ой пехотной дивизией. Дивизия воевала в Прибалтике, Польше, Восточной Пруссии. Когда весной 1915 года немцы начали здесь активное наступление, планируя разбить русскую армию и прорвать линию фронта, он, один из немногих командиров, сумел так организовать действия своей дивизии, что она не только противостояла атакам противника, но без потерь вышла из окружения, когда началось общее стратегическое отступление русской армии. Звание генерал-лейтенанта и личную благодарность Николая II, он получил «за боевые заслуги» в мае 1915 года. Его дочь Ирина Александровна с сожалением вспоминала, что в 1930 году, при переезде в Москву из Киева, это письмо Государя Императора с его личной подписью она просто уничтожила — сложные были времена.

В июле 1915 года «за отличия в делах против неприятеля», Александр Ефимович был награжден очень высокими боевыми орденами — Святого Владимира 2-ой степени с мечами, Святой Анны 1-ой степени с мечами и орденом Белого Орла с мечами.

Мима была очень милым, деликатным и в то же время вполне самостоятельным и решительным человеком. Она получила хорошее образование, знала языки. Окончила специальное медицинское училище — «самаритянские курсы», выдающие «диплом, обязывающий бесплатно оказывать первоначальную медицинскую помощь при внезапных несчастных случаях» и собиралась на Балканскую войну (1912 года) медсестрой в Болгарскую армию. И все же, несмотря на самостоятельность, Мима была «домашним» человеком, очень привязанным к семье, к своим родителям, к маленьким сестрам и брату. Она часто уезжала из дома, но никогда — надолго, и всегда с радостью возвращалась.

Чаще всего она бывала в Петербурге — она там росла, училась; там жили близкие ей люди, которые ее любили и всячески о ней заботились.

Больше всех она была привязана к бабушкиной сестре Анне Михайловне Евреиновой, «тете Жанне», которая после смерти мамы и родной бабушки Мимы стала для нее главным воспитателем и опекуном. Анна Михайловна была известным человеком. В двадцать с небольшим лет она уехала учиться в Германию, где в Гейдельбергском и Лейпцигском университетах изучала юриспруденцию и право. В 1875 году в Лейпцигском университете она получила диплом доктора права, став в 31 год первой русской женщиной, которой была присвоена эта ученая степень; этому придавали тогда большое значение в России. Анна Михайловна так и не вышла замуж, посвятив себя науке, женскому движению и издательскому делу — много лет (1885—1890) она издавала журнал «Северный Вестник». Миму она обожала. Впрочем, их любовь была взаимной. В 1912 году Анне Михайловне было почти 70 лет, она жила одна в Гатчине, и Мима, решившись уехать надолго, тревожилась о ней:

Дед Мимы, генерал от кавалерии Георгий Александрович Бороздин также принимал большое участие в ее делах. Они дружили и много общались. В Подольской губернии у Георгия Александровича было имение «Пилипы», в котором Мима часто гостила. Не отличаясь сильным здоровьем, она, тем не менее, прекрасно ездила на лошади, хорошо стреляла, любила охоту. Своего любимого белого коня Арабчика она перевезла позднее в Нахичевань, и Александр Ефимович прошел на нем всю войну. После кончины деда имение перешло Миме, и, благодаря хорошему управляющему, приносило регулярный доход.

Еще один близкий Миме человек жил в Петербурге — ее «дядя Ботя», Борис Иосифович Доливо-Добровольский, любимый кузен матери и брат мачехи Тамары Иосифовны. Он был военным моряком. В 1904 году с началом русско-японской войны получил назначение старшим флаг-офицером в Штаб командующего 1-ой Тихоокеанской эскадрой и командирован во Владивостокский отряд крейсеров. На крейсерах «Россия» и «Громобой» принимал участие в походах и морских сражениях. Командиром «Громобоя» был в то время Лев Алексеевич Брусилов. По окончании войны, бывая у него дома, Борис Иосифович познакомился с Ксенией Львовной и в 1909 году они обвенчались. Мима, знавшая «Ботю» с детских лет, подружилась и с его женой. Это они рассказали ей об экспедиции. Приехав летом 1912 года в Петербург из Нахичевани, она зашла к ним в гости, и оказалось, что этот случайный визит решил ее судьбу.

«Я у них просидела вечер, — пишет она отцу, — и предложили они мне одну экскурсию, которую мне ужасно хочется

Получив разрешение отца, Мима счастлива: «Дорогой мой папочка! Спешу написать тебе несколько слов, т. к. сегодня в 12 часов уходит Святая Анна, и не знаю, когда мне удастся послать следующее письмо. Спасибо большое за письмо. Я в восторге от будущей поездки. Через 10 дней будем в Трондхейме, может быть, ты успеешь написать туда? Мы должны были уйти раньше, но задержались, и это было кстати, т. к. пришлось мне доставать заграничный паспорт» [26].

Первую остановку Брусилов сделал в Копенгагене. Писать письмо он начал еще в дороге: «Дорогая мамочка! Подходим к Копенгагену, сегодня ночью будем там. Пассажиры мои почти все время лежали, кроме Мимы, которая настоящий моряк. Стоит на руле превосходно и очень любит это занятие. Погода была все время сносная, последние дни нас задержал немного противный ветер. Завтра в 1 час дня я думаю выйти дальше... Крепко целую тебя, милая мамочка, все, слава Богу, пока благополучно…» [27].

Брусилов не собирался задерживаться, но оказалось, что в Копенгагене пребывает Императрица Мария Федоровна, которая выразила желание посетить «Святую Анну». Телеграмма из Копенгагена: «Сегодня пришли благополучно, на днях ухожу Трондхейм. Была Императрица, благословила меня образом. Юра» [28]. К сожалению, и в письме из Трондхейма, Брусилов очень мало рассказал об этом визите. «14 августа 1912. Дорогая мамочка, извини, что раньше не написал, но, право, не было совершенно времени. Сейчас ухожу из Трондхейма, где задержался из-за неисправности Норвежских банков. Здесь я запасся всем для китобойного дела и зверобойного. Следующий порт Тромсе, потом Александровск. В Архангельск совершенно нет времени зайти. Очень жалко, что в подробностях не могу описать посещение Императрицы. Сначала я был у нее, потом она приехала ко мне на судно, и осматривала все судно, говорила с командой и играла с собаками, которые, как это ни странно, не бросились на нее и не лаяли, а начали играть (Георгий Львович взял с собой нескольких гончих из имения дяди — Прим. автора). Крепко целую и обнимаю тебя, милая моя мамочка, твой горячо любящий тебя сын» [29].

Из письма Мимы: «Дорогие мои папочка и мамочка… В ночь со 2-ое на 3-ье мы пришли в Копенгаген. Странное было чувство, когда после 5-ти суток в море кругом замелькали огоньки. Со всех сторон нас освещали прожекторами. Около 1 часа ночи стали на якорь. Вы, должно быть, читали в газетах, что Императрица Мария Федоровна была на „Святой Анне”. Я очень жалела, что не видела ее, т. к. в это время была как раз в городе. Рассчитывали простоять там часа два, а простояли 36 часов. В 10 часов утра наша моторная лодка отправлялась на берег. Я, конечно, поспешила поехать на берег, т. к. не знала, сколько мы простоим, и торопилась отправить письма. Георгий Львович должен был ехать на „Полярную Звезду”

«…Из Копенгагена мы вышли уже около 4-ех суток, теперь приближаемся к Трондхейму. Погода все время хорошая. По прежнему развлекаемся граммофоном, а по вечерам домино. Граммофон доказал свою прочность, т. к. во время качки слетел со стола, сломал по дороге венский стул и остался невредим. Механик продолжает нас увеселять. Делать ему почти нечего, и он очень любит наше общество. Со мной он крайне почтителен; во-первых, я ему внушила уважение тем, что меня не укачивает и что я стояла на руле, во-вторых, я ему спуска не даю. В общем же мы время проводим очень дружно и смеемся много. Я кроме всего еще развлекаюсь лазанием на мачту. Давно я себя не чувствовала такой здоровой — Леночка говорит, что я на ее глазах поправилась. Едим мы целый день: в 10 часов завтрак, в 2 — обед, в 5 чай и в 8 ужин, но отсутствия аппетита ни у кого не заметно. Сейчас собственно не годится очень расписываться, т. к. мы идем уже целый день фиордом, кругом чудные виды. Ночью должно быть будем в Трондхейме. Надеюсь там застать письма, а то соскучилась без известий. Пока крепко крепко вас целую и детишек также. Возвращаться буду, во всяком случае, после 20-го, т. ч. напишите, пожалуйста, в Архангельск. Горячо любящая вас Мима» [30].

«8 августа. Дорогой мой Ксенчик. Все у нас в высшей степени благополучно и чувствую я себя идеально, хочется только, чтобы это путешествие длилось подольше. Весело у нас страшно, хохот раздается все время и я давно так весело и хорошо себя не чувствовала. Ты, наверное, знаешь из газет про посещение Императрицы. К сожалению, ничего не могу добавить, т. к. я в это время была на берегу. Про Георгия Львовича могу тебе сообщить, что он здоров и весел и шлет тебе привет. Время у нас летит страшно быстро, хотя должна сознаться, что я лично почти ничего не делаю. С утра вылезаю наверх и беру бумагу для письма, или книгу, но, обыкновенно, ни тем, ни другим не занимаюсь, а сижу и смотрю на море. Когда становится от этого занятия скучно, мы забираемся с Леночкой в рубку и принимаемся за рукоделие, но это бывает тогда, когда она не лежит, т. е. если море совершенно спокойно. По вечерам слушаем граммофон, или играем в домино. Затем большую роль играет принятие пищи, которое продолжается с небольшими перерывами с утра до вечера. Ни Леночку, ни меня нисколько не тянет на сушу и мы сегодня ворчали, что слишком скоро будем в Трондхейме. Передай Боте, что я уже стояла на руле и взбиралась на бизань-мачту. Сегодня весь день идем фиордом, были удивительно красивые места, а сейчас бегала наверх, смотреть, как море фосфоресцирует у нас около винта. Знаешь, Ксенчик, так в письме рассказать трудно, а только на „Святой Анне” удивительно хорошо живется, и, кажется, ни одного неприятного события не было за все время. Георгий Львович очень славный и вся остальная публика симпатичная, вообще я страшно довольна, что поехала. Чувствую даже, что на мое здоровье это путешествие действует великолепно…» [31].

Следующую остановку «Святая Анна» сделала в Трондхейме. Здесь оказалось, что Борис Алексеевич деньги еще не прислал, пришлось задержаться. «Пришел благополучно, положение отчаянное, денег не выслано», — телеграфирует Брусилов матери [32]. Но к Миме эта проблема пока не имеет отношения, у нее прекрасное настроение, она очень довольна путешествием. «Дорогие мои Мамочка и Папочка, вот уже я в Северном ледовитом океане — ночью прошли полярный круг. В Трондхейме простояли почти неделю, дожидаясь двух ботов, которые никак не могли доставить. В Трондхейме к нам присоединилась еще новая личность — гарпунер Денисов, довольно интересно рассказывает про китов. У него маленькое ружьецо для стрельбы в цель и мы, стоя на якоре, упражнялись: ставили мишень на юте, а стреляли от штурвала. Расстояние было 40 шагов, и в стрельбе я оказалась не последней. В самый день отхода механик наш вдруг отказался идти дальше и притом так неожиданно, что вещи его остались на судне. Сейчас идем между норвежским берегом и Лофотенскими островами. Леночку бедную извели вконец: вчера вечером ей устроили полярный круг — т. е. положили спичку в зрительную трубу. Все были в заговоре и страшно серьезно разглядывали полярный круг. Она сначала попалась на удочку, и стала расспрашивать, из чего он состоит. Юрий Львович ей объяснил, что это световое явление. Сегодня за завтраком ее дразнили страшно, а она уверяла, что ни минуты не верила. К счастью она очень добродушная и не обиделась» [33].

После Трондхейма Брусилов, не заходя в Тромсе, пошел сразу в Александровск-на-Мурмане. Необходимо было торопиться, пока Карское море еще не покрылось льдом. Был уже конец августа, «Святая Анна» и так слишком много времени потеряла в Копенгагене и Трондхейме.

Однако в Александровске Брусилова ждало большое разочарование. Он и не предполагал, что ему придется столкнуться с такими трудностями, как необязательность тех, с кем уже договорился и на кого рассчитываешь. Когда судно пришло в Александровск, оказалось, что его друг Николай Андреев не только не сдержал своего обещания и не приехал, но даже известий от него никаких не было; между тем, он обещал найти для экспедиции врача и привезти его с собой. В результате врач тоже не приехал, экспедиция оказалась на грани срыва. В такой ситуации Мима, имевшая специальное медицинское образование (она окончила самаритянские курсы), посчитала, что просто обязана остаться, чтобы, по возможности, заменить врача. Она не могла всех бросить и уехать. Но сначала нужно было посоветоваться с родителями, и получить их разрешение.

Тамара Иосифовна, которая отдыхала с детьми в Геленджике, неожиданно получила от Мимы срочную телеграмму из Александровска: «Трех участников лишились могу быть полезна хочу идти Владивосток умоляю пустить теплые вещи будут целую пишу отвечайте скорее всегда ваша Мима» [34]. Главное, конечно, «могу быть полезна», но потом совсем детское — «умоляю пустить» и «теплые вещи будут». Александр Ефимович был в Нахичевани, Тамара Иосифовна шлет ему телеграмму: «26.VIII.1912. Получила от Мимы срочную телеграмму умоляет разрешить идти Владивосток отвечай сам срочно — Александровск» [35]. Ответ отца не заставил себя ждать: «Телеграмма от Генерала Жданко. Срочная. Александровск на Мурмане. Зверобойное судно Святая Анна, Ерминии Жданко. Путешествию Владивосток не сочувствую, решай сама. Папа» [36]. И Мима «решила сама» — телеграмма: «Целую своих дорогих мамочку папочку сегодня уходим письмо посылаю не беспокойтесь простите горячо любящая Мима» [37].

Пришедшее следом письмо все объяснило. «27 августа (из Александровска). Дорогие милые мои папочка и мамочка. Если бы вы знали, как мне трудно было решиться на такую долгую разлуку с вами. Да вы и поймете, т. к. знаете, как мне тяжело было уезжать из дома даже на какой-нибудь месяц. Я только верю, что вы меня не осудите за то, что я поступила так, как мне подсказывала совесть. Поверьте, ради одной любви к приключениям я бы не решилась вас огорчить. Объяснить вам мне будет довольно трудно, нужно быть здесь, чтобы понять. Начать рассказывать нужно с Петербурга. Вы, должно быть, читали в «Новом Времени», что кроме Юрия Львовича участвует в экспедиции еще лейтенант Андреев. Этого Андреева я видела на „Святой Анне” в Петербурге, и как-то сразу почувствовала недоверие и антипатию. Вышло по-моему, и он действительно страшно подвел. Дело в том, что в последнюю минуту ему вдруг приспичило жениться, и он с этой целью после нашего отплытия из Петербурга уехал в Одессу, обещав присоединиться в Александровске. Этот Андреев друг детства всех Брусиловых и никому не могло придти в голову, что он так подло подведет. Я, конечно, его семейных дел не знаю, но думаю, что когда решаешься принять участие в таком серьезном деле, то можно предварительно подумать, в состоянии ты исполнить, или нет. С Андреевым должны были приехать в Александровск ученый Севастьянов и доктор. С доктором сговорились еще в Петербурге, но вдруг накануне отхода оказалось, что ему „мама не позволила”, а попросту он струсил. Найти другого не было времени, а потому это было поручено тому же Андрееву. Сначала все шло

благополучно, затем в Трондхейме сбежал механик. Потеря была невелика, т. к. наши машинисты прекрасно справляются без него, но все-таки было неприятно. В Александровск мы пришли с порядочным опозданием, так как задержались в Копенгагене и Трондхейме, и теперь каждый день дорог, т. к. льды Карского моря проходимы только теперь. Конечно, Андрееву это было прекрасно известно, и он должен был нас давно дожидаться в Александровске. Вы не можете себе представить, какое было тяжелое впечатление, когда мы вошли в гавань, и оказалось, что не только никто не ожидает нас, но даже известий никаких нет. Юрий Львович такой хороший человек, каких я редко встречала, но подводят его все самым бессовестным образом, хотя он со своей стороны делает все, что может. Самое наше опоздание произошло из-за того (что) тот дядя, который дал деньги на экспедицию, несмотря на данное обещание, не мог их вовремя собрать, т. ч. из-за этого одного чуть все дело не погибло. Между тем, когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя же допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уже того, что экспедиция Седова по всем вероятиям кончится печально. Здесь на месте мы узнали о ней мало утешительного. Пожалуйста только никому не говорите о всех этих подробностях. Вообще, когда мы пришли в Александровск, положение было достаточно печальное, а тут один из штурманов заболел не то острым ревматизмом, не то воспалением коленного сустава, он лежит, температура очень высокая и доктор здешний говорит, что ехать ему нельзя. Трех матросов пришлось тоже отпустить. Аптечка у нас большая, но медицинской помощи, кроме матроса, который когда-то был ротным фельдшером — никакой. Все это на меня произвело такое удручающее впечатление, что я решила сделать, что могу, и вообще чувствовала, что если я тоже сбегу, как все, то никогда себе этого не прощу. Юрий Львович конечно сначала и слышать не хотел

об этом, хотя когда я приступила с решительным вопросом, могу я быть полезна, или нет, сознался, что могу. Наконец согласился, чтобы я телеграфировала домой. Вот и вся история, и я лично чувствую, что поступила так, как должна была, а там будь, что будет. Будь я так слаба, как прежде, конечно нечего было бы и думать, но я за это лето, а в особенности за последний месяц так поправилась, что даже люди, которые меня видят каждый день, поражаются тем, как я стала хорошо выглядеть. Вообще, чувствую, что здоровье окончательно ко мне вернулось. Мне так много хочется вам рассказать! Еще можно будет написать с острова Вайгача. Я ужасно боюсь одного, что как-нибудь попаду в газеты, т. к. здешние жители со скуки страшно любопытны, а у нас есть второй гарпунер, который питает страсть к репортерству. Я с него взяла честное слово, что будет молчать, но все-таки если будете читать про нашу экспедицию вообще, то не всему верьте. Посылаю вам письмо, которое написала, рассчитывая отправить в Тромсе, где мы не остановились. Зато какой умной я к вам вернусь! Уже за один месяц чего я ни видела и ни испытала. Один Александровск чего стоит. Гуляла я по настоящей тундре, собирала по дороге морошку, видела карликовые березы. Здесь большая библиотека, а времени читать хоть отбавляй во время полярной зимы!

Сейчас выяснилось, что Севастьянов и доктор, может быть, успеют приехать, тогда конечно я не поеду. Во всяком случае, это письмо пошлю только тогда, когда это выяснится, и если вы его получите, то знайте, что я уехала, и ждите известий с Вайгача. Во Владивостоке будем в октябре или ноябре будущего года, но если будет малейшая возможность, пошлю телеграмму где-нибудь с Камчатки. Леночка уверяет, что если я поеду, то и она тоже, но она такой большой ребенок, что не знаю, как и отнестись, и отговариваю ее, так как уверена, что она плохо соображает, на что идет. Об одном убедительно прошу вас: не забывайте без меня тетю Жанну. Я бы даже хотела, чтобы вы ей посылали побольше, так как мне до возвращения деньги все равно не будут нужны. Вообще, пожалуйста, распоряжайтесь ими без всяких церемоний. Если смогу, отправлю вам то, что купила по вашему поручению в Петербурге и тогда пошлю также снятые пленки, т. к. проявить их здесь не могу. Там есть пара снимков, которые будут папе интересны: китобойная пушка, заряженная гарпуном, перед выстрелом. Пока прощайте, мои милые, дорогие. Поцелуйте от меня крепко-крепко ребят и не огорчайтесь. Ведь я не виновата, что родилась с такими мальчишескими наклонностями и беспокойным характером, правда? Много-много раз вас целую, и буду еще писать, а сейчас уж очень мне грустно растягивать прощание. Простите вашу Миму» [38].

А как Брусилов, взрослый 28-летний опытный морской офицер, отнесся к решению молодой девушки (Миме только недавно исполнился 21 год) отправиться в тяжелую полярную экспедицию? Вот что он пишет Екатерине Константиновне: «Александровск, „Святая Анна”. 27 августа 1912 года. Дорогая мамочка. Очень мне грустно, что не мог видеть тебя еще раз перед отъездом. Здесь в Александровске было столько неприятностей. Коля не приехал, из-за него не приехал Севастьянов и доктор. Нас оставалось только четверо, я, Альбанов (штурман) и 2 гарпунера из командующего состава. Младший штурман заболел, и его нужно было оставить в Александровске по совету врача. Теперь он поправляется, и я думаю, что его можно будет взять. Когда было мрачное настроение: один болен, другие не приехали, то Ерминия Александровна решила внезапно, что она пойдет. Я не очень противился, т. к. нужно было хотя бы одного интеллигентного человека для наблюдений и медицинской помощи. К тому же, она была на курсах сестер милосердия, хотя бы что-нибудь. Теперь она уже получила ответ от отца, и окончательно решено, что она идет с нами».

Вот так — она «внезапно решила», и он «не очень противился». Но Мима вовсе не «внезапно» решила, это решение не было ее сиюминутной прихотью. Она осталась потому, что хотела быть полезной. К сожалению, дальнейшие драматические события, показали, как она была права.

«Вообще она очень милый человек, — пишет Брусилов, — и если бы не она, то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила 200 рублей и отдала их мне, чем я и смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию. Сегодня получил телеграмму, что Севастьянов выехал. Может быть, он поспеет на сегодняшний пароход из Архангельска, тогда его можно будет встретить где-нибудь в становище. Деньги дядя опять задержал и я стою третий день даром, когда время так дорого. Ужасно! Но ничего, сегодня все как-то налаживается. Уголь морское министерство сегодня дало, но за плату. Деньги дядя, надеюсь, сегодня (судя по телеграмме) вышлет. Все вообще налаживается. Крепко целую тебя моя милая родная мамочка. Очень мне жалко, что не видел тебя еще раз. Еще раз обнимаю и целую мою милую, дорогую, любимую мамочку. Крепко любящий тебя Юра» [39].

Наконец, 28 августа была закончена погрузка припасов и воды, и «Святая Анна» отправилась в путь. Перед выходом Брусилов заключил «новое условие с частью старой оставшейся и вновь набранной командой на переход от города Александровска до города Владивостока». Эта короткая фраза из судового журнала на самом деле скрывала очередную неприятность. Оказалось, что не всем хотелось подписывать контракт на предложенных условиях, по которому матросы, кроме основного жалования от 10 до 30 рублей в месяц, получали каждый 0,5 % с общей выручки от промысла. Многие «подписали уже в последнюю минуту, но некоторые все-таки ушли, тогда пришлось набрать разных промышленников и матросов», — написал в своем дневнике матрос Александр Конрад. Его дневник был опубликован совсем недавно (в 2011 году) Российским Государственным музеем Арктики и Антарктики.

Последнюю остановку перед тем, как войти в Карское море, «Святая Анна» сделала 2 сентября — на острове Вайгач в становище Хабарово. Здесь «было дветри маленькие избы и маленькая церковь с домом священника, несколько самоедских юрт. Вот и все становище», — вспоминает Конрад. «Остановился я здесь, чтобы взять пресной воды и отправить почту», — пишет Брусилов в Петербург для газеты «Новое время». «Воду брать очень неудобно: ручей мелкий и приходится носить воду ведрами в шлюпку. Как только сдам почту местному старосте (самоеду) или русскому оленеводу Павлову, тотчас же снимусь. Почту всю я запечатываю в один большой конверт на имя архангельского губернатора В. Н. Брянчанинова. В Александровске я взял несколько промышленников-зверобоев, дом (на случай зимовки) и несметное количество сухарей. Я склонен зайти в устье Енисея, в так называемый порт Диксона (хотя там никакого порта нет, а есть уголь), и запастись там этим необходимым материалом» [40].

Вот последние письма Брусилова и Мимы:

Георгий Львович написал Екатерине Константиновне совсем немного и постарался успокоить ее. «Югорский Шар, с. Хабарово, „Святая Анна”. 2 сентября 1912. Дорогая мамочка! Все пока Слава Богу! Пришли в Югорский Шар — это пролив в Карское море. Последние два дня был хороший ветер, и мы быстро продвигались. Мима пошла со мной в качестве доктора, пока все исполняет хорошо, она же будет заведовать провизией. Кают компания состоит у нас из следующих лиц: Мима, штурман Альбанов, 2 гарпунера — Шленский и Денисов, и я. Если бы ты видела нас теперь, ты бы не узнала. Вся палуба загружена досками и бревнами и бочонками, в некоторых каютах теплое платье и сухари, в большом салоне половина отгорожена и навалены сухари. По выходе из Александровска выдержали штормик, который нас задержал на сутки. Пиши мне в нескольких экземплярах: село Гольчиха, устье Енисея, Енисейской губернии, или области, не помню хорошо, Туруханск, той же губернии и Якутск. Я думаю, что может быть удастся получить, если зазимуем в пункте, удобном для посылки за почтой. Но это почти невероятная вещь, так что нужно считать за счастливую случайность. Крепко целую тебя мамочка. Надеюсь, что ты будешь спокойна за меня, т. к. плавания осталось всего две недели (очевидно, до зимовки — Прим. автора), а зима, это очень спокойное время, не грозящее никакими опасностями и, с Помощью Божией, все будет благополучно. Крепко целую тебя моя милая мамочка, будь здорова и спокойна, твой Юра» [41].

Письмо Мимы одновременно и грустное и деловое. Она никогда еще не расставалась со своими близкими так надолго, тем более, что она уходила, так и не успев получить их ответа на свой поступок. Но в то же время предстоящее путешествие привлекало ее, казалось ей «очень интересным». Понимала ли она, каким оно может стать тяжелым и опасным?

«1 сентября. Дорогие мои милые папочка и мамочка, вот уже приближаемся к Вайгачу. Грустно думать мне, что вы до сих пор еще не могли получить моего письма из Александровска и, наверное, всячески осуждаете и браните вашу Миму, а я так и не узнаю, поняли, простили ли вы меня, или нет. Первый раз в жизни я не послушалась папиного совета, но право, будь вы здесь на месте, то вошли бы в мое положение. Ведь вы же понимали меня, когда я хотела ехать на войну (Балканскую, 1912 г. — Прим. автора), а ведь тогда бы расстались тоже надолго, только риску было бы больше. Если бы только я могла получить весточку от вас, то, кажется, была бы вполне счастлива. Пока все идет у нас хорошо. Последний день в Александровске был очень скверный, масса была неприятностей, Леночка ходила вся в слезах, т. к. расставалась с нами, я носилась по „городу” накупая всякую всячину на дорогу. К вечеру, когда нужно было сниматься, оказалось, что вся команда пьяна, тут же были те несколько человек, которые ушли, Александровские жители, и вообще такое было столпотворение, что Юрий Львович должен был отойти и стать на бочку, чтобы иметь возможность написать последние телеграммы. Было уже темно, когда мы проводили Леночку и Баумана (больного штурмана) на берег и, наконец, ушли в море. Леночка долго стояла на берегу, мы кричали „Ура!”, она нам отвечала. Первый день нас сильно качало, да еще при противном ветре, т. ч. ползли страшно, зато теперь идем великолепно под всеми парусами и завтра должны пройти Югорский Шар. Там теперь находится телеграфная экспедиция, которой и сдадим письма. Эти дни после выхода из Александровска прошли для меня незаметно: первый день так качало, что ничего нельзя было делать, потом я устраивала аптечку. Мне отвели под нее пустую каюту, и устроилась я совсем удобно. Больные у меня уже есть, но к счастью пока приходится только бинтовать пальцы, давать хину и пр. Затем составила список всей имеющейся у нас провизии. Вообще дело для меня находится и я этому очень рада. Потом начну сама себя обшивать. Температура стоит уже довольно низкая +1, +2, был снег, но немного. Пока холод не дает себя чувствовать, во-первых, Юрий Львович меня снабжает усердно теплыми вещами, а кроме того в каютах благодаря паровому отоплению очень тепло. Зимой же полагается одеваться с ног до головы в олений мех, я все эти костюмы уже видела — очень забавные. Где именно будем зимовать пока неизвестно, зависит от того, куда удастся проскочить. Желательно попасть в устье Лены. Интересного предстоит, по-видимому, масса. В мое ведение поступает фотографический аппарат — кажется складной Кодак № 1А (я еще не рассматривала). Жаль очень, что мало бумаги для рисования. Если будет малейшая возможность, то пришлю откуда-нибудь письмо — говорят, встречаются селения, из которых можно передать письма. Но вы все-таки не особенно ждите. Вам пришлют из Архангельска посылку. Дело в том, что я купила в Александровске оленью шкуру, Леночка обещала отдать ее в Архангельске выделать, и вышлет ее вам. И я хочу, чтобы ты, мамочка, взяла ее себе, конечно, если не дрянь. Я купила для ребят несколько игрушек в Петербурге, тетя Жанна тоже просила передать и так обидно, что все это должно ехать дальше. Так не хочется заканчивать это письмо, между тем уже поздно. Так не хочется забыть что-нибудь сказать. Передайте привет всей нашей милой публике. Куда-то мне придется вернуться? Наверное, уже не в Нахичевань. Просто не верится, что не увижу вас всех скоро опять. Прощайте, мои дорогие, милые, как я буду счастлива, когда вернусь к вам. Вы ведь знаете, что я не умею сказать так, как бы хотела, но очень-очень люблю вас и сама не понимаю, как хватило сил расстаться. Целую дорогих ребят, Мима» [42].

Эти письма, написанные 1 и 2 сентября, попали в Архангельск еще очень не скоро — марки на конвертах погашены штемпелем, на котором четко читается: Архангельскъ 31.10.12. Они стали последними сведениями об экспедиции. Прошло два года, полных неизвестности, тревоги и ожидания, и если бы не внезапное возвращение Альбанова и Конрада в августе 1914 года, никто о ней так ничего бы никогда и не узнал. Альбанов привез надежду на возможное спасение «Святой Анны».

После возвращения Альбанова

У мамы Георгия Львовича, Екатерины Константиновны был небольшой альбом в черном кожаном переплете. Она вклеивала в него все, что имело отношение к экспедиции ее сына: заметки из газет о подготовке и начале плавания, об организации и проведении поисков «Святой Анны». Любой слух или сообщение, даже малодостоверное, рождало надежду, или беспокойство. В альбоме есть записи, сделанные Екатериной Константиновной в 1913 году: «От 20 июня. Из Красноярска Севастьянов телеграфировал, что по некоторым данным Юра зимовал западнее острова Белый (у полуострова Ямал) ...». В сентябре большое волнение вызвало появившееся в печати сообщение о том, что в устье Печоры найдены остатки разбитого судна. Возникло опасение, что это могла быть «Святая Анна». Анна Николаевна пишет Ксении: «Мы телеграфировали Архангельскому губернатору, который ответил, что, по-видимому, это судно не „Святая Анна”, и что, по мере выяснения, он будет нам сообщать. Теперь ждем известий. Если знаешь что-нибудь, или можешь узнать, то сообщи».

В этом же альбоме есть фотографии, сделанные перед самым уходом судна — в Глебове и на палубе «Святой Анны». Среди них есть несколько уникальных — единственные фото членов команды. К сожалению, имена этих людей узнать уже невозможно.

В конце альбома помещены телеграммы, имеющие отношение к возвращению Альбанова, и одна из них содержит некую загадку. Это телеграмма, полученная Екатериной Константиновной от Бориса Алексеевича Брусилова из Глебова. Наклеенная на одну из последних страниц, она долго не привлекала внимания. Между тем, вот ее текст: «Слава Богу Юра жив только что получена телеграмма из Рынды дрейфуем на Святой Анне со льдом вокруг земли границ (видимо, «Франца», телеграфистка не разобрала слово — Прим. автора) Иосифа к Шпицбергену Юра Мима» [43].

Первые известия от Альбанова о его возвращении, были получены из становища Рында, куда с большим трудом добрался «Святой Фока». «Вечером мы были в почтово-телеграфной конторе Рынды и давали телеграммы о нашем возвращении к жизни, — читаем мы у Альбанова. — Неудивительно, что все мы нуждались в деньгах, без которых здесь обойтись было труднее, чем на Земле Франца-Иосифа или на льду. Поэтому-то и смысл большинства наших телеграмм главным образом сводился к требованию денег, денег и денег». Перед уходом группы Альбанова, Брусилов всем произвел «подсчет заработанным деньгам». Их «должен был уплатить действительный владелец судна, давший деньги на экспедицию, московский землевладелец генерал-лейтенант Б. А. Брусилов». Понятно, что Альбанов имел адрес Бориса Алексеевича, и, как выясняется, обратился к нему не только «за деньгами». Он послал еще одну телеграмму, но от имени Брусилова и Мимы. Кто из них просил его об этом? Вряд ли Мима, она бы дала адрес своих родителей, а не Бориса Алексеевича, который был ей совершенно чужим человеком; она лишь однажды упомянула его в одном из писем, как «того дядю, который дал деньги на экспедицию». Георгий Львович? Но тогда почему телеграмма пришла на адрес Бориса Алексеевича, а не Екатерины Константиновны? Как выяснится позже, у Альбанова вообще не было ее адреса, он узнал его в Архангельске от вице-губернатора Брянчанинова, который сразу после их встречи поспешил успокоить Екатерину Константиновну: «Альбанов покинул Анну 10 апреля 83 градусе тчк Брусилов Жданко и одиннадцать спутников здоровы судно цело тчк дрейфует запад провизии хватит один год Альбанов напишет вам сегодня Брянчанинов».

Есть еще одна странность, может и не очень заметная. Текст не «личный», нет никаких «не волнуйтесь» и «целуем», только сухая информация. Между тем, и Брусилов и Мима обязательно написали бы какие-нибудь теплые слова — так было принято в их семьях.

Похоже, что Альбанов мог сам придумать телеграмму, чтобы как можно скорее успокоить родных Брусилова и Мимы. Он точно знал, что писем никто из них не получит (их не было ни у него, ни у Конрада), а сам он, не имея адреса, не сразу сможет с ними встретиться и все рассказать.

Возможен ли такой вариант, или Альбанов все же выполнял просьбу Георгия Львовича или Мимы — теперь уже не узнать.

Несколько слов нужно сказать о письме Альбанова к Екатерине Константиновне, написанном сразу, как только он узнал ее адрес:

«Ваше Превосходительство.

Я не мог раньше сообщить Вам интересующие Вас сведения по той причине, что не знал Вашего адреса и, узнав его сегодня от Г-на Вице-Губернатора, спешу Вас успокоить насколько могу.

Когда я покинул шхуну на широте 83 градуса севера и 60 градусов восточной, то все оставшиеся на шхуне, т. е. Георгий Львович, Ерминия Александровна Жданко и одиннадцать человек матросов, были здоровы, судно цело и невредимо и вмерзло в лед, с которым и продолжает дрейфовать на запад и северо-запад. Лед этот представляет из себя очень большие поля, достигающие местами значительной толщины. Среди одного такого поля и стоит спокойно „Святая Анна”, или вернее она стояла с осени 1912 года до самого моего ухода.

Может быть „Святая Анна” освободится и в этом году, но, по моему мнению, вероятнее, что это произойдет в будущем году, когда она пройдет меридиан Шпицбергена и будет приблизительно в том месте, где освободился ото льда „Фрам”. Провизии у оставшихся еще довольно, и ее хватит до осени будущего года. Во всяком случае, спешу уверить Вас, что мы покинули судно не потому, что положение его безнадежно. Когда я уходил с судна, то Георгий Львович вручил мне пакет на имя покойного теперь Начальника Гидрографического Управления. Я думаю, что в этом пакете подробно изложена история плавания и дрейфа шхуны „Святая Анна”. Сегодня я отправляю пакет в Петроград Начальнику Гидрографического Управления, и я предполагаю, что Вы узнаете от него все подробности. 27 августа я выеду в Петроград, но где остановлюсь, пока еще не знаю.

С совершенным уважением готовый к услугам, Валериан Иванович Альбанов.

22 августа 1914 г. Архангельск» [44].

Тот, кто читал роман Вениамина Каверина «Два капитана», наверное, сразу увидел в этом письме сходство с письмом штурмана Климова, с которого роман начинается. В этом нет ничего удивительного. Каверин познакомился с Екатериной Константиновной, был у нее дома. Она показывала ему документы, фотографии, рассказывала о сыне. Многое из того, что он узнал, он использовал потом в своем романе.

Последний документ из архива Брусиловых, имеющий отношение к экспедиции Георгия Львовича — это письмо начальника Главного гидрографического управления Михаила Ефимовича Жданко, родного дяди Ерминии, Екатерине Константиновне:

«Начальник Главного Гидрографического Управления Морского Министерства.

Петроград. 19 сентября 1914 г. № 8642.

Ея Превосходительству Е. К. Брусиловой.

Милостивая Государыня Екатерина Константиновна,

Штурман Альбанов, участник экспедиции Вашего сына Георгия Львовича, доставил мне часть дневника, который Ваш сын вел во время своего плавания на шхуне „Святая Анна”.

Сняв с этой части дневника копии для надобностей Главного Гидрографического Управления, а также для надобностей Императорского Русского Географического Общества, подлинник, по приказу Его Высокопревосходительства Морского Министра, имею честь препроводить при сем в Ваше распоряжение.

Примите уверение в совершенном моем уважении и искренней преданности

Всегда готовый к услугам

М. Жданко» [45].

Между тем, время шло, давно прошел срок предполагаемого возможного выхода «Святой Анны» изо льдов. «Я с бесконечной скорбью убедилась, что Мимочки нашей уже больше не увидим, — пишет Анна Михайловна Евреинова Тамаре Иосифовне Жданко. — Если бы экспедиция, которую снарядили на поиски, отправлена была ранней весной, да и в сторону, где оставили „Святую Анну” у Земли Франца-Иосифа, то могла бы быть еще надежда, хотя и очень слабая» [46]. Но и эта слабая надежда постепенно исчезла.

7 августа 1917 года Георгий Львович Брусилов был «отчислен из списков личного состава умершим» — участники экспедиции, оставшиеся на «Святой Анне» были официально признаны погибшими. Печальное совпадение — почти одновременно, двумя днями позже, 9 августа 1917 года скончался Александр Ефимович Жданко. До конца жизни он не мог простить себе, что предоставил Миме «решать самой», вместо того, чтобы категорически запретить участие в экспедиции. Он очень тяжело переживал ее гибель.

В заключение следует сказать, что, исследуя материалы семейных архивов, мы попытались как можно полнее их использовать, чтобы читатели могли представить себе, какими были Георгий Львович, Ерминия Александровна, другие участники экспедиции, передать ту обстановку, в которой начиналось их путешествие. К сожалению, очень немного известно о том, какой была жизнь на «Святой Анне» во время дрейфа. Поэтому так интересно читать опубликованный в 2011 году Российским государственным музеем Арктики и Антарктики в издании «Полярный музей» дневник матроса Александра Конрада, хранившийся в фондах музея. Конрад вел свой дневник со дня выхода из Петербурга и окончил его на борту «Святого Фоки», возвращавшегося домой. И хотя его записи довольно коротки и нерегулярны, они дают представление о бытовой стороне жизни на судне, об атмосфере и отношениях между людьми. Также как судовой журнал и книга Альбанова, этот дневник — свидетельство участника событий, очень важное для всех, кто интересуется историей экспедиции.

В 2011 году племянницы Ерминии Александровны Жданко — Ирина Васильевна Ходкина и Оксана Васильевна Рототаева, выполняя волю старших Брусиловых и Жданко, передали относящиеся к экспедиции Георгия Брусилова материалы из семейных архивов в дар Российскому государственному музею Арктики и Антарктики в Петербурге.

Новые загадки

Стоит вернуться к двум сообщениям, появившимся в начале 1980-х годов в связи с многочисленными публикациями об экспедиции Брусилова (мы раньше уже упоминали о них). Оба они касались Ерминии Жданко. Первое — о том, что якобы найден и опубликован ее дневник, который она вела после ухода группы Альбанова. Речь шла о книге Рене Гузи «В полярных льдах». Но еще более интригующим было другое сообщение, утверждавшее, что в конце 1930-х годов Ерминия Брусилова приезжала в Ригу.

Надо сказать, что родственники Ерминии сразу высказали большое сомнение в том, что «их Мима» имела отношение к какой-либо из этих сенсаций. Трудно было предположить, чтобы никто в семье не знал о дневнике, если он действительно найден, и тем более невероятно, чтобы Мима не дала о себе знать, если ей удалось выжить. Тем временем однажды озвученные сведения стали переходить из одной публикации в другую, иногда даже как утверждение, а не предположение. Необходимо было найти убедительные доводы, чтобы подтвердить, либо окончательно опровергнуть причастность Ерминии Жданко к обоим событиям.

История с дневником разъяснилась довольно скоро. Напомним, книга Рене Гузи «В полярных льдах» — это дневник девушки-врача с погибающей во льдах шхуны. Высказывались предположения, что его писала Ерминия Жданко. Книга вышла в Ленинграде в издательстве «Вокруг света» в 1928 году. Небольшая книжечка, меньше ста страниц. (Рене Гузи. «В полярных льдах». На обложке — нос обледенелого судна среди ледяных торосов. Перевод В. Розеншильд-Паулина. Иллюстрации Н.Дормидонтова. Перевод с французского, в верхнем углу титульного листа напечатано: R.Gouzy. Le Nord est pire (буквальный перевод — Север суров)).

Могло ли действительно быть так, что некий Рене Гузи опубликовал попавший к нему дневник Ерминии Жданко, а в Советском Союзе его книгу перевели и издали? Родственники Ерминии не отнеслись к этой идее серьезно. Им казалось вполне вероятным, что писатель Гузи прочел книгу Альбанова, и под впечатлением от описанных в ней драматических событий решил продлить повествование в виде дневника девушки-врача с затертой льдами шхуны «Эльвира». Своим героям он дал имена, похожие на норвежские: капитан Брусилов — Торнквист, штурман Альбанов — Бострем. Девушку он назвал Ивонной Шарпантье.

Надо заметить, что сама книга выглядела несколько странно. Никакого предисловия или обьяснения в ней нет. Текст озаглавлен «Дневник Ивонны Шерпантье» и начинается со слов: «14 апреля. Мы только что вернулись на шхуну, проводив Бострема, который хочет сделать попытку добраться вместе с семью товарищами до Земли Франца-Иосифа или до Шпицбергена…». Затем Ивонна день за днем описывает жизнь оставшихся на судне участников экспедиции, трагические сцены гибели моряков на охоте, в полынье, от болезни. «Мы продолжаем влачить наше жалкое существование. В почти полной темноте, так как наши лампы с тюленьим жиром никто теперь не зажигает, мы бродим, как тени, не обмениваясь ни одним словом. Кушаем, как попало, утром каждый пьет чай, окуная в него кусочек сухаря, а в течение дня, когда захочется есть, идет в помещение для провизии и берет там, что захочет. Никто ни за чем не следит. Да и к чему это? Мы потеряли счет времени, и я не знаю, верно ли отмечаю числа в моем дневнике». В конце концов Ивонна остается одна. Последняя запись 26 февраля: «…Спала несколько минут… или, может быть, часов. Кошмары… галлюцинации… обворожительная музыка… Какие-то страшные лица… Погибшие кружатся в хороводе вокруг моей койки. Может быть, они пришли за мной. Но ведь я же не сплю. Я не хочу, не хочу…». Позднее: «Едва пишу… В глазах туман… Нужно кончать дневник. Положу его в сумку и брошу на лед…».

Дневник оставляет очень тяжелое и грустное впечатление, усиливающееся от сознания того, что, вероятно, примерно так все могло происходить. Близкие Мимы, когда прочитали книгу Гузи, говорили, что страшно даже предполагать, что это могла писать она. И все-таки они не верили в то, что Гузи имел настоящий дневник Ерминии. Они говорили, что достаточно почитать ее письма, чтобы понять, что Мима не могла писать ТАК. Кроме того, слишком странно, а иногда и смешно Ивонна рассказывает о прежней жизни. Вот, например, как она описывает в «дневнике» свое детство: «… я унеслась мыслью в пространство и время и превратилась в маленькую девочку с длинными косами, в синем переднике. Мать моя была гувернанткой в семье богатой помещицы Сидоровой и до семнадцатилетнего возраста я жила вместе с нею и каждое лето, а иногда и зиму, проводила в большом имении madame Сидоровой в окрестностях Урала. Сколько незабвенных часов провела я там, бегая по громадному саду или заглядывая в конюшню, где старый кучер Иван встречал меня всегда с радостной улыбкой. Какие очаровательные прогулки делали мы с дочерью madame Сидоровой — Соней, какие шалости выкидывали с Гришей, самым старшим из ее братьев». Прямо Гретхен какая-то из «окрестностей Урала», не говоря уже о том, что это совершенно не соответствует действительности.

И тем не менее, была и такая вероятность: Гузи все-таки имел дневник, но там не было ничего о прежней жизни Ерминии, ей незачем было в нем писать об этом, и Гузи сам все придумал, чтобы оживить повествование. Было и еще сомнение — существовала ли вообще книга некоего Рене Гузи, с которой якобы был сделан перевод? Не мог ли «переводчик», прочитав воспоминания Альбанова, сам придумать всю историю, выдав ее за перевод с французского?

И вот в 1984 году в журнале «Вокруг света» выходит статья действительного члена Географического общества Б. Д. Сергиевского «Дневник экспедиции Брусилова?». Она отвечает на все вопросы, касающиеся дневника. Заинтригованный, как и другие, личностью Рене Гузи, он не только разыскал подлинник книжки «…le Nord est pire», но и выяснил многое об ее авторе. В швейцарском справочнике «Известные швейцарские деятели» описывалась жизнь и творчество этого, как оказалось, очень интересного человека.

Швейцарский писатель и журналист, Рене Гузи родился в 1877 году, учился в университетах Швейцарии и Германии. Состоял членом Бюро Географического общества в Женеве; много путешествовал, пересек Сахару на автомобиле, плавал в Полинезии и Меланезии; со своим приятелем, швейцарским летчиком, совершил трансафриканский перелет, летал над Альпами. Им написано полтора десятка книг, в основном об Африке. Но есть две книги об Арктике. Первая из них — «…le Nord est pire!». Эта книга была издана в Лозанне, причем дважды — в 1926 и 1945 годах (второе издание буквально повторяло первое). Оказалось, что переведено было не все. В подлиннике, кроме основного дневника, известного нам по русскому переводу, есть еще один. Сергиевский назвал его «первым дневником медсестры со „Святой Анны”». Это — мелодраматическая история русской девушки, учившейся и жившей в Швейцарии. Но гораздо более удивительным и неожиданным оказалось то, что в подлиннике, у Гузи, в отличие от русского перевода, все участники экспедиции Брусилова фигурируют под своими настоящими фамилиями. Все, кроме Ерминии Жданко. Гузи назвал ее Наташей Сидоровой. Почему именно Наташей Сидоровой? Как он мог придумать такие имя и фамилию? Мы еще вернемся к этой загадке. Конечно, есть и предисловие, в котором Гузи объясняет, как к нему попал дневник с дрейфующего во льдах судна. Якобы в 1925 году капитан норвежской шхуны «Пандора» (именно так называлась раньше «Святая Анна») нашел в северной Атлантике на льду кожаный мешок. В нем был дневник и записка на четырех языках, с просьбой передать его в Русское Адмиралтейство в Петербурге. Дневник был передан советским властям. Затем он оказался у дяди Наташи Сидоровой, который позже эмигрировал во Францию и перед смертью отдал его своему лучшему другу Рене Гузи.

Странная и совершенно неправдоподобная история, если смотреть на нее с точки зрения принадлежности дневника Ерминии. Ее дядя, генерал-лейтенант Михаил Ефимович Жданко, начальник Гидрографического управления никуда не эмигрировал и до самой кончины жил в Петербурге. Он умер в 1921 году, за несколько лет до предполагаемой «находки» дневника. В семье ни о каком дневнике никто никогда не слышал.

Откуда же Гузи мог узнать о «Святой Анне»? Сергиевский, как и родственники Ерминии, тоже посчитал, что из книги Альбанова, тем более, что она была издана в 1925 году в Штутгарте на немецком языке. Очевидно, что Гузи прочел эту книгу. В это время он уже интересовался севером — его друг-летчик еще в 1923 году выполнял полеты в район Шпицбергена в связи с подготовкой перелета Амундсена Аляска — Шпицберген, и именно он мог обратить внимание Гузи на книгу Альбанова. Как бы то ни было, но на следующий год после издания немецкого перевода, в 1926 году, выходит книга Гузи, описывающая продолжение трагических событий, происходивших на борту «Святой Анны» после ухода Альбанова, и очень похоже, что это действительно литературная фантазия автора и никакого дневника на самом деле не было. И вот в другой книге Гузи об Арктике — «Dans le ciel des poles», — вышедшей в 1931 году научно-популярной истории полетов в Арктике, Б. Сергиевский нашел этому подтверждение. В предисловии к этой книге он совершенно неожиданно читает долгожданное признание. Гузи объясняет, как появилась его «…le Nord est pire!»: «Дневник — предполагаемый — юной Ерминии Жданко, судовой медсестры (которую я назвал Наташей Сидоровой), описывает день за днем, примерно в течение года, надежды, горькие разочарования, страдания и трагический конец пленников „Святой Анны”, которые погибли в далеких краях негостеприимного севера».

Ну что же, с одной загадкой покончено, осталось самое интересное — постараться выяснить, действительно ли Ерминия Жданко приезжала перед войной в Ригу.

Когда в 1978 году вышла первая статья Д. Алексеева и П. Новокшонова о «Святой Анне», в которой ошибочно упоминалось, что отец Ерминии был генералом, в редакцию журнала «Вокруг света» пришло письмо от журналиста Нины Георгиевны Молчанюк из Таллинна. Она писала, что в публикации речь идет о ее родственниках — ее дед, Иван Федорович Жданко, «состоял в родстве с генералом Жданко», а сестра ее матери — Александра Ивановна Жданко — «была более или менее дружна с Ерминией (правильнее Эрмина, а не Ерминия, — подчеркивает Молчанюк)». Об участии Эрмины в экспедиции и о «Святой Анне» Нине Георгиевне слышать не приходилось, но она помнит, как «тетя Саша» рассказывала, «что незадолго до войны, году в 1938—1939, в Ригу приезжала Эрмина Брусилова, не то с сыном, не то с дочерью, и что живет она где-то на юге Франции. То есть она не погибла на „Святой Анне”, — предполагает Нина Георгиевна, — а вышла замуж за Брусилова, а вернее, и в экспедицию смогла попасть, уже будучи его женой» [47].

В то время, когда было написано это письмо, Нина Георгиевна не могла знать, что Ерминия оказалась в экспедиции случайно и с Брусиловым была едва знакома. Читатели узнали об этом позже (1980), из следующей статьи Алексеева и Новокшонова, в которой вместе с письмом Молчанюк они впервые опубликовали выдержки из писем Ерминии. Между тем, если согласиться с предположением Молчанюк, получится, что «Святой Анне» удалось благополучно освободиться изо льда, а Брусилов и Ерминия Жданко не только не погибли, но и поженились где-то за границей и остались там жить, почему-то не сообщая никому из родных или знакомых о своем чудесном спасении почти четверть века. Такого просто не могло быть! Не говоря уже о том, что родной дядя Ерминии, начальник Гидрографического управления Михаил Ефимович Жданко, руководил поисками пропавшей экспедиции и конечно бы знал, если бы появились хоть какие-то известия о «Святой Анне». Казалось вполне вероятным, что в Ригу приезжала не Ерминия Александровна Жданко, участница экспедиции на «Святой Анне», а совсем другая женщина — Эрмина, которая жила на юге Франции, была замужем за неким Брусиловым, и ее приезд не представлял ничего удивительного. Не говоря уже о том, что она могла не иметь никакого отношения к Жданко.

Вообще, имя Ерминия (Ермiонiя) было довольно распространенным, в семье Ерминии Жданко было еще три Мимы — ее мама, бабушка и троюродная сестра. Но никто из них «незадолго до войны» не мог приезжать в Ригу. Мамы и бабушки давно не было в живых, а сестра, тоже Ерминия Александровна, но Доливо-Добровольская, в 1918 году двадцатилетней девушкой вместе с братом и другими родственниками навсегда уехала из России. Последняя весточка от нее была из Вены в 1936 году. Она не замужем, живет одна, а ей «уже почти сорок лет». Ее упоминали в печати (В. Троицкий, 1989) как «дальнюю родственницу Жданко, живущую в Югославии», ошибочно полагая, что это и могла быть Мима, которой удалось спастись. Кстати, имя Эрмина в семье никогда не употреблялось.

Чтобы окончательно убедиться, что в Ригу приезжала не Ерминия Жданко, необходимо было подробнее узнать о «генерале Жданко» и о Эрмине, с которой, по словам Молчанюк, «была более или менее дружна» ее «тетя Саша» — Александра Ивановна Жданко. Между родственниками Мимы и Ниной Георгиевной Молчанюк завязалась длительная оживленная переписка, которая, разрешив одну загадку, совершенно неожиданно загадала новую, не менее занимательную [48].

Отец Александры Ивановны, Иван Федорович Жданко был родом с Украины. Его предки, так же как предки отца Мимы, были из Черниговской губернии и, вполне возможно, состояли в дальнем родстве. Иван Федорович окончил в Петербурге Академию художеств («она тогда не так называлась»), женился и уехал с женой в Псков, где и прожил всю жизнь, работая преподавателем рисования и чистописания в псковских гимназиях. В Петербурге у него оставалась «знатная родня», тот самый «генерал Жданко». Известно, что в 1900 году, когда Иван Федорович скончался, эти родственники очень поддержали семью. Сыновей было необходимо определить на дальнейшую учебу, и именно петербургский генерал Жданко и его семья приняли горячее участие в их судьбе — генерал помог одному из мальчиков поступить в военное учебное заведение, «вроде кадетского корпуса, для чего было необходимо, чтобы кто-нибудь из родственников был военным». Другой брат даже жил год в их доме; ему помогли подготовиться и успешно сдать экзамены в Университет.

Если Молчанюк посчитала, что либо отец Мимы, Александр Ефимович Жданко, либо его брат, Михаил Ефимович, мог быть этим генералом, то это не так. Мимин отец в это время уже восемь лет служил на юге, в Одесском военном округе, а звание генерал-майора получил в 1908 году. Его брат Михаил Ефимович после окончания в 1886 году Николаевской морской академии и работы на Балтийском, Белом и Баренцевом морях в 1898 году уехал на Дальний Восток — начальником Гидрографической экспедиции Тихого океана, где и проработал до 1913 года; там же был произведен в генерал-майоры, а в 1912 — в генерал-лейтенанты. И только в 1913 году, в связи с назначением на должность начальника Главного Гидрографического управления, Михаил Ефимович переехал в Петербург. Так что Александра Ивановна, скорее всего, не была с ними знакома.

Что касается Ерминии, с которой «была более или менее дружна тетя Саша», то Нина Георгиевна предупреждает, что все ее сведения основаны на «довольно скупых рассказах тети, которая была не очень разговорчива». Никаких документов и фотографий у Александры Ивановны не сохранилось, все погибло во время войны в занятом фашистами Пскове, так что Нине Георгиевне приходится опираться только на свою память и детские впечатления. Так, рассказы о Ерминии в детстве интересовали ее из-за звучного имени Эрмина, как называла ее тетя. «О том, что Ерминию звали Мима, я не знала, — пишет Молчанюк. — А почему именно Эрмина, не по-русски — то наша тетя Саша была ярая западница, знала языки французский, немецкий, итальянский, как свой родной». Несколько лет она провела за границей — училась во Франции и Швейцарии.

Впрочем, Александра Ивановна была «близко знакома и, по ее словам, дружна», собственно, не с Эрминой, а с ее матерью. Какова была история этой дружбы, когда и как они познакомились, а главное, как звали подругу «тети Саши», Нина Георгиевна не знала. Между тем, «тетя Саша» не любила имя Ерминия — «говорила — монашеское», — пишет Молчанюк. Так что, если бы эту подругу тоже звали Ерминией, Нина Георгиевна об этом бы наверняка слышала.

Дочку своей подруги, которую она звала Эрминой, «тетя Саша» хорошо знала и жалела ее, когда та осталась сиротой — продолжала общаться с ней и после смерти матери, навещала, когда бывала в Петербурге, и девочка даже несколько раз приезжала к Александре Ивановне из Петербурга в Псков. Если учесть, что Миме было всего шесть лет, когда умерла ее мама, говорить о том, что Александра Ивановна «хорошо ее знала» и «продолжала общаться» с ней после смерти ее матери несколько неуместно. Нина Георгиевна видела до войны фотографию Эрмины, сделанную в Пскове в 1907 году, и говорит, что девушка на фото выглядела старше 16 лет (столько должно было бы быть в это время Миме). В общем, можно с достаточной уверенностью считать, что подруга Александры Ивановны не была Ерминией Георгиевной Жданко. Она жила со своей дочкой Ерминией в Петербурге, и умерла, когда девочка была уже довольно большой, раз могла самостоятельно приезжать в Псков.

Теперь самое главное. О том, что «в Ригу приезжала Эрмина Брусилова», Нина Георгиевна услышала от Александры Ивановны в 1952 году, когда они впервые после многолетней разлуки (с начала войны) встретились в Пскове. В случайном разговоре, рассказывая о своих близких друзьях, живущих в Риге, Александра Ивановна «между прочим» сказала: «Говорили, что в 1939 году в Ригу приезжала Эрмина Брусилова с сыном. Живет где-то на юге Франции». — «Та самая Эрмина?» — «Конечно, та самая, какая же еще?» — «А почему Брусилова?» — «Значит, вышла за Брусилова замуж» [49].

Разговор об этом приезде был настолько обыденным, и Александра Ивановна с таким равнодушием о нем упомянула, что было очевидно — это известие не произвело на нее того впечатления, как если бы она вдруг узнала о чудесном и неожиданном спасении — ну приезжала, ну вышла замуж, что же здесь удивительного. Возможно, она и раньше знала, что та жила за границей. Нина Георгиевна не придала словам Александры Ивановны никакого значения. «Ведь я не знала тогда ни об экспедиции, ни об ее гибели, ни, тем более, об участии в ней Ерминии. Как я понимаю, и тетя Саша не знала». Во всяком случае, никаких разговоров об этом никогда не было, а сама Нина Георгиевна узнала обо всем только из статьи Алексеева и Новокшонова.

Все сказанное, пожалуй, достаточно убедительно подтверждает, что Ерминия Брусилова, которая приезжала в Ригу, не имела никакого отношения ни к «Святой Анне», ни к Жданко. Нина Георгиевна тоже пришла к выводу, что поспешила со своими предположениями. Прочитав об экспедиции Брусилова и о Ерминии Жданко, она невольно вспомнила то, что слышала раньше, и с радостью уверовала в счастливое спасение своей предполагаемой родственницы. Она просто ничего об этом не знала, и теперь вынуждена была с сожалением признать, что никакого счастливого спасения не было.

Ну что же, обе легенды — и о найденном дневнике Ерминии, и о ее чудесном спасении — к сожалению, не подтвердились. Дневника не было, а Ерминия, о которой слышала Молчанюк, оказалась совсем другой девушкой и Александра Ивановна ничего не знала об истории «Святой Анны». Или все-таки знала? И здесь мы переходим еще к одной загадке.

Мы уже говорили, что у Гузи все участники экспедиции носили свои настоящие фамилии, за исключением Ерминии Жданко, которую он переименовал в Наташу Сидорову. Почему он решил ей единственной изменить имя, и откуда взялась эта Наташа Сидорова? В русском варианте переводчик, переделавший все фамилии на норвежские, назвал ее Ивонной Шарпантье.

И вот, в одном из писем при обсуждении статьи Б. Сергиевского о книге Гузи, Нина Георгиевна вдруг сообщает, что имена «Наташа Сидорова» и «Шарпантье» ей знакомы. «Я уже говорила, что тетя Саша была директором гимназии. Она устраивала маскарады, спектакли для гимназисток, в которых они сами и играли, и писала для этих спектаклей маленькие пьески. В том числе была и дожившая до моих дней пьеска „Наташа Сидорова” — о дочери солдата, участнице болгарской войны, на которой она была, якобы, сестрой милосердия. Я, например, была от этой „Наташи Сидоровой” в восторге. А „Шарпантье” — это тети Сашина поговорка. Когда она хотела как-то уколоть за какую-нибудь неловкость, вольность, оплошность, смешную выходку, она иронически говорила: „Ну, мадам Шарпантье, в своем лучшем виде!” Что это означало, не знаю, но почему-то было очень обидно» [50].

Невероятно! Как получилось, что швейцарский писатель, никогда не бывавший в России, свою главную героиню назвал именно Наташей Сидоровой, а русский переводчик дал ей фамилию Шарпантье? Здесь самое время вспомнить и о втором, не изданном в России дневнике. Жизнь какой русской девушки, учившейся в Швейцарии, описывает Гузи? Неужели они были знакомы — Рене Гузи и Александра Жданко ? А ведь такое вполне могло быть. Молодые люди были ровесниками, оба учились в университете в Швейцарии. Почему не предположить, что они оказались друзьями? Девушка могла рассказывать о своей жизни дома, о семье, о любимой няне Наташе, которую взяли для ухода за первенцами, и она так и осталась жить в семье, о родственниках матери — Сидоровых (Все эти факты известны из писем Нины Георгиевны Молчанюк). И Гузи, прочитав о Ерминии Жданко и решив написать книгу об отважной девушке, назвал ее Наташей Сидоровой в память о своей русской знакомой Александре Жданко, с которой свела его судьба. Может быть, и на книгу Альбанова он обратил внимание из-за упоминавшейся в ней девушки с этой фамилией. Впрочем, независимо от того, были ли они знакомы, совершенно очевидно, что французский подлинник книги Гузи Александра Ивановна читала. Иначе откуда бы она взяла именно «Наташу Сидорову» для своих «пьесок», ведь в русском переводе она не упоминается. И еще одно: если все было примерно так, то «тетя Саша» прекрасно знала, что «ее» Эрмина не имела никакого отношения к экспедиции.

Кто же мог знать в Советском Союзе 1928 года о маленькой книжке неизвестного здесь швейцарского писателя? Следует сказать, что в эти годы еще не угас интерес к судьбе пропавшей экспедиции Брусилова. Как уже говорилось, в 1925 году книга Альбанова была переведена на немецкий язык, а в 1928 году — на французский. В 1926 году ее второе, немного сокращенное издание, под названием «Между жизнью и смертью», было выпущено «Государственным издательством» в Советском Союзе. Тогда же в Швейцарии Гузи опубликовал свою книгу, и нет ничего удивительного в том, что в 1928 году в Ленинграде вышел ее перевод. Удивительное в другом: почему перевод так отличался от оригинала? Нет предисловия, объясняющего, откуда взялся дневник медсестры, отсутствует рассказ об учившейся в Швейцарии русской девушке, подлинные фамилии участников экспедиции заменены иностранными?

А что, если предположить, что Александра Ивановна сама решила эту книгу перевести и издать — ведь она «знала языки — французский, немецкий, итальянский как свой родной». В таком случае, вряд ли бы она стала публиковать «первый» дневник, описывающий жизнь русской девушки в Швейцарии — возможно, ее собственную жизнь. Он мог ей показаться слишком «личным», и, кроме того, не хотелось рассказывать об учебе за границей. Такое было время в стране. Видимо, по этой же причине ни к чему было называть подлинные фамилии участников экспедиции, судьба которых неизвестна. (К слову сказать, в 1926 году был арестован и сослан в лагерь на Соловки младший брат Георгия Брусилова — Сергей, тоже моряк, участник Первой мировой войны, кавалер боевых орденов.) Предисловие она могла исключить потому, что хотя в 1928 году Гузи еще не признался, что придумал свою историю, она и так это знала. Вот и остался только сам «Дневник Ивонны Шарпантье». Что касается фамилии Шарпантье, присвоенной героине, то понятно, что, в отличие от «Наташи Сидоровой», выражение «мадам Шарпантье», употребляла не одна Александра Ивановна, но только она знала и о «Наташе Сидоровой» и о «Шарпантье».

Впрочем, скорее всего, переводчиком действительно был указанный на обложке некто В. Розеншильд-Паулин, который по каким-то причинам, возможно близким к перечисленным, решил ограничиться только текстом самого дневника. Как бы то ни было, издание этой книги в Советском Союзе лишний раз подтверждало, что здесь помнят о трагической судьбе русской экспедиции, пропавшей «в полярных льдах».

Список использованных документов

1. Письмо Льва Алексеевича Брусилова сыну Юре (Георгию) 26 июня 1896 года (из семейного архива).

2. Письмо Льва Алексеевича Брусилова дочери Ксении 25 марта 1893 года (из семейного архива).

3. Дневник Льва Алексеевича Брусилова. Запись от 2 марта 1900 года (из семейного архива).

4. Дневник Льва Алексеевича Брусилова. Запись от от 18 марта 1900 года (из семейного архива).

5. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 9 июня 1900 года (из семейного архива).

6. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 21 декабря 1904 года (из семейного архива).

7. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 30 мая 1905 года (из семейного архива).

8. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 7 июня 1905 года (из семейного архива).

9. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 12 августа 1905 года (из семейного архива).

10. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 22 августа 1905 года (из семейного архива).

11. Дневник Льва Алексеевича Брусилова. Запись от 10 ноября 1905 года (из семейного архива).

12. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 17 ноября 1905 года (из семейного архива).

13. Письмо Льва Алексеевича Брусилова дочери Ксении от 8 января 1906 года (из семейного архива).

14. Письмо Льва Алексеевича Брусилова жене, Екатерине Константиновне, от 12 января 1906 года (из семейного архива).

15. Письмо Льва Алексеевича Брусилова сыну Юре (Георгию Львовичу) от 6 ноября 1906 года (из семейного архива).

16. Письмо Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, от 23 сентября 1909 года (из семейного архива).

17. Письмо Льва Алексеевича Брусилова дочери Ксении от 4 ноября 1900 года (из семейного архива).

18. Письмо Льва Алексеевича Брусилова сыну Юре (Георгию Львовичу) от 28 декабря 1907 года (из семейного архива).

19. Письмо Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, от 5 апреля 1912 года (из семейного архива).

20. Список расходов на подготовку экспедиции, составленный Борисом Алексеевичем Брусиловым (из фондов РГМАА).

21. Контракт, составленный Анной Николаевной Брусиловой, июль 1912 года (из фондов РГМАА).

22. Заметка из газеты «Новое Время» от 18 (31) июля 1912 года, № 13056 (из семейного архива).

23. Телеграмма Георгию Львовича Брусилову от Николая Андреева, 15 июля 1912 года (из фондов РГМАА).

24. Письмо Ерминии Александровны Жданко Ксении Львовне Брусиловой от 1 сентября 1912 года (из семейного архива).

25. Письмо Ерминии Александровны Жданко отцу, Александру Ефимовичу, от 9 июля 1912 года (из семейного архива).

26. Письмо Ерминии Александровны Жданко отцу, Александру Ефимовичу, от 28 июля 1912 года (из семейного архива).

27. Письмо Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, от 2 августа 1912 года (из семейного архива).

28. Телеграмма Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, из Копенгагена (из фондов РГМАА).

29. Письмо Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, из Трондхейма от 14 августа 1912 года (из фондов РГМАА).

30. Письмо Ерминии Александровны Жданко домой (Александру Ефимовичу и Тамаре Иосифовне Жданко) из Трондхейма, между 8 и 14 августа 1912 года (из семейного архива).

31. Письмо Ерминии Александровны Жданко Ксении Львовне Брусиловой от 8 августа 1912 года (из фондов РГМАА).

32. Телеграмма Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, из Трондхейма (из фондов РГМАА).

33. Неоконченное письмо Ерминии Александровны Жданко (по пути из Трондхейма) родителям, вложено в конверт с письмом от 27 августа 1912 года (из семейного архива).

34. Телеграмма Ерминии Александровны Жданко из Александровска-на-Мурмане родителям. от 25—26 (?) августа 1912 года (из фондов РГМАА).

35. Телеграмма Тамары Иосифовны Жданко мужу, отцу Ерминии, Александру Ефимовичу Жданко, от 26 августа 1912 года (из семейного архива).

36. Телеграмма Александра Ефимовича Жданко дочери, Ерминии Жданко (из фондов РГМАА). Числа нет, видимо, 26 или 27 августа 1912 года

37. Телеграмма Ерминии Александровны Жданко из Александровска, видимо, 27 августа 1912 года (из фондов РГМАА).

38. Письмо Ерминии Александровны Жданко родителям из Александровска-наМурмане от 27 августа 1912 года (из семейного архива).

39. Письмо Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, из Александровска от 27 августа 1912 года (из фондов РГМАА).

40. Отрывок из заметки Георгия Львовича Брусилова для газеты «Новое Время», Хабарово, 2 сентября 1912 года (из семейного архива).

41. Последнее письмо Георгия Львовича Брусилова матери, Екатерине Константиновне, от 2 сентября 1912 года, с. Хабарово (из семейного архива).

42. Последнее письмо Ерминии Александровны Жданко домой от 1 сентября 1912 года (из семейного архива).

43. Телеграмма Бориса Алексеевича Брусилова из Глебова Екатерине Константиновне в Петербург, из альбома Екатерины Константиновны (из фондов РГМАА).

44. Письмо Валериана Ивановича Альбанова Екатерине Константиновне Брусиловой 22 августа 1914 года (из фондов РГМАА).

45. Письмо Михаила Ефимовича Жданко Екатерине Константиновне Брусиловой от 19 сентября 1914 года (из фондов РГМАА).

46. Письмо Анны Михайловны Евреиновой Тамаре Иосифовне Жданко. 1915 год (из семейного архива).

47. Письмо Нины Георгиевны Молчанюк в редакцию журнала «Вокруг света» от 28 января 1979 г. (из семейного архива).

48. Письма родственникам Ерминии Жданко Нины Георгиевны Молчанюк от 10 ноября и 1 декабря 1991 года, 16 февраля, 12 июля и 2 августа 1992 года (из семейного архива).

49. Письмо Нины Георгиевны Молчанюк родственникам Ерминии Жданко от 1 декабря 1991 года (из семейного архива).

50. Письмо Нины Георгиевны Молчанюк родственникам Ерминии Жданко от 1 декабря 1991 года (из семейного архива).